– Ну что вы, Владимир Николаевич, мы никогда не подводили, – затянулся сигареткой Наумыч.
– Только не вздумай курить при нем.
– Не выносит дыма?
– Легенды рассказывают про министра. Будто бы он бросил курить сразу после войны. И как-то, принимая построенную табачную фабрику где-то в Грузии, попросил у директора сигарету. Тот почтительно протянул высокому гостю пачку американских, которые курил сам. Косыгин внимательно посмотрел на директора, развернулся и уехал. Ему стало ясно, что фабрика высоким требованиям не соответствует, а ее директор явно на посту оказался по ошибке.
– Ну, мы точно на своем месте, и у нас американских колбас Косыгину никто не предложит! – парировал Марк Наумович под общий хохот коллег.
Тем временем Фима искал повод укрыться от глаз уже известной ему грузной дамы, сопровождавшей партийного руководителя области, однако чем больше он старался исчезнуть из ее поля зрения, тем настойчивее не ведающая отказов женщина к нему приближалась:
– Ефим Ильич, ваше здоровье! – еще немного, и подвыпившая дама может просто повиснуть на Фимином плече.
– Минуточку, извиняюсь, я сейчас…
Фима ускользнул, дабы вновь не перебрать лишку и, пока при памяти, раздать драгоценные продуктовые наборы не менее драгоценным гостям. По давней кооператорской традиции – чтобы и дальше работа спорилась, полагалось нагрузить высоких покровителей не только французским коньяком, но и отменной колбаской. И завтра, когда для реагирования на очередную анонимку прибудут ревизоры в потребительскую кооперацию и составят акты о мелких недостатках, они с легким сердцем и сытым желудком подпишут необходимые бумаги, а в огромной системе по перемещению благ туда, где их нет, но есть деньги, все начнется сначала.
– Ну что ж ты весь вечер от меня уворачиваешься? – не успел Фима рассовать подарки, как перед ним нарисовалась все та же партийная грузная дама.
– Нет, ну что вы… просто занят немножко… Простите… прости, голубушка! – бормотал Фима, пытаясь вспомнить, как зовут навязчивую знакомую, с которой давеча на пьяную голову позволил себе лишнего.
– Как стемнеет, освободишься? – напирала партократка с пышной грудью и высокой куксой. Обливаясь потом, столбенея, Фима изо всех сил старался придумать хоть какую-нибудь отмазку, но, так ничего и не придумав, безнадежно выдохнул: