– Зачем вы пришли сюда? – слова, слетающие с дрожащих губ Сони, словно огнем выжигали душу Соколова. – Почему вы живы, а его убили? Почему??
Иван поднял правую руку, перекрестил Илью и, сгорбившийся, поникший, пошел прочь.
До ночи Соколов лежал в густой траве возле реки. Когда стемнело, разделся, и, сжимая одежду в левой руке, переплыл реку. Потом пошел по знакомым улицам северной части Вильнюса.
«Выйду за город, утром постучусь к кому-нибудь, попрошу хотя бы кусок хлеба. А то ноги протяну…» – думал Иван.
Он не дошел до родных Абелораг всего пятьдесят километров. Когда измученный, присел возле дороги на Швенчёнис, его настиг конный полицейский патруль литовцев. Мордастые ребята, четверо, с белыми повязками на рукаве. За спинами винтовки.
– Кто такой? Документы! – потребовал старший, литовец лет сорока, ненавидяще глядя на Соколова.
– Беженец я. Погорелец. Ничего нет, – глухо ответил тот.
– Сейчас разберемся! Альгидас! Бери его на веревку, и едем на станцию! Там как раз погрузка идет…
Номер 9009-й повернулся на матрасе и вздохнул. Он снова прокручивал этот эпизод в памяти, и понимал, что легко отделался в тот день. Если бы немцы узнали, что он сбежал с эшелона, расстрел был неминуем. А так…
Его с ходу засунули в состав, и буквально через десять минут поезд тронулся. Снова вопли прощания, крики отчаяния и слезы. На этот раз Соколову не повезло. Он ехал в последнем вагоне, где два конвоира с тормозной площадки через большую дырку в деревянной стенке присматривали за будущими узниками концлагерей. Да и бежать уже не было сил. Иван был уверен, что скоро умрет от голода, но в польском городе Познань повезло. В вагон затолкали с десятка два евреев. С грохотом закрылась дверь, тонкие лучики солнца проникали внутрь сквозь щели в досках. Новенькие с трудом находили себе место, тесня лежащих людей.
– Подвинься, пан, проше… – к плечу Соколова аккуратно прикоснулась рука черноволосого мужчины лет тридцати пяти. Иван с трудом разлепил веки. Чуть привстал, подобрал ноги, кивнул:
– Садись. По очереди будем спать. Или бодрствовать. Если доедем, конечно…
И протянул мозолистую ладонь:
– Иван Соколов!
– Яков. Штейман… – тихо произнес черноволосый. Потом помолчал и спросил:
– Давно в пути?
– Давно… – Соколов не узнавал свой голос. Хриплый, надсадный, измученный. – Я уже одиннадцатые сутки еду.