– И назавтра я хочу услышать что-нибудь более жалобное! А иначе ничего не получишь.
Довольно скалясь, надсмотрщики двинулись дальше, оставив Айзека наедине с заработанной унижением едой и презрением к самому себе. За то, что не хватило мужества ответить на издёвки подобающим образом. За то, что не хватило смелости наброситься на них – и будь что будет. За то, что не хватило силы воли отказаться от этого жалкого ужина и промолчать.
Пленник уныло смотрел на свой кусок хлеба и понимал, что не в состоянии проглотить ни крошки.
– Если ты не будешь есть, то однажды так обессилеешь, что не сможешь выполнять работу.
Айзек вздрогнул и обернулся.
К нему обращался невысокий, хрупкий на вид юноша лет семнадцати. Умное, пожалуй, чересчур серьёзное для его возраста лицо с тонкими чертами, копна грязных светлых волос, кое-как подстриженных, лучистые серые глаза, в которых светилось участие… Парень был бледен, оборван и грязен, но, несмотря на всё это, казался каким-то неземным существом, спустившимся в эту утробу боли и унижения. Он осторожно коснулся рукава Айзека.
– И тогда они тебя изобьют до полусмерти, а после оставят привязанным к мачте на самом солнцепёке. Я сам видел одного такого несчастного, когда мыл палубу.
Айзек снова взглянул на говорившего и удивлённо подумал, что этот, явно не способный на физическое сопротивление и борьбу парень выглядел куда как менее сломленным, чем он сам – изнывающий от бессильной ярости и жажды мести.
– Ешь. Этот хлеб тебе дорого достался. Так почему же он должен пропадать зря? – Лицо юноши осветила улыбка – проявление дружелюбия, так не свойственного этому месту.
Айзек, как заворожённый, смотрел на него и никак не мог понять, как посреди царившего вокруг кошмара и жестокости этот хрупкий мальчик всё ещё может проявлять доброту, сострадание и желание помочь.
– Ешь, – повторил юноша, и Айзек покорно кивнул и начал жевать хлеб.
Следующее утро началось с ударов плёток и грубых окриков надсмотрщиков, которые старались построить голодных и замёрзших рабов в шеренгу.
Через полчаса унылого ожидания на палубе появился кутавшийся в тёплый плащ работорговец. Его сопровождал Уник – в неизменно чёрных камзоле и штанах, с двумя свёрнутыми кнутами на поясе и хлыстом в руке. При взгляде на него многие рабы боязливо ёжились, вспоминая хлёсткие обжигающие удары, и поспешно прятали глаза.