Трактирщик закивал, из носа потекло.
– Я говорил Гансу…
Штайнер поморщился.
– Слушаю.
– В каждый пакет я вкладывал записки, завернутые в лоскуты.
Он сделал паузу.
– Дальше, дальше! – Штайнер встал и принялся ходить вокруг стола, останавливаясь позади арестованного, чтобы легонько ткнуть его кулаком в затылок.
– Я что, должен из тебя клещами слова вытаскивать? Вызвать сантехника с клещами? Большой мастер…
– Хозяин номера 7 забирал пакет, я уезжал.
– А как ты извещал получателя?
– У меня наверху, в квартире телефон. Я звонил и говорил время.
– Как ты к нему обращался?
– Господин Майер…
– Почему ты тогда спросил «кто он»?
– Так по телефону же…
– Глуповат ты, Ханс. Ну, теперь самая легкая часть. Откуда записки? И что было в них?
– Я, – Трактирщик с ужасом осознал, что его язык отказывается служить, – для лавки придумал… рекламный трюк. С аргентинскими травами…
Штайнер поднял брови:
– В самом деле? Аргентинские? И откуда они у тебя?
– Каждое лето… выезжал за город… сам собирал и сушил…
Штайнер хмыкнул и принялся записывать полученные показания.
Он пододвинул к себе протокол допроса и стал сосредоточенно заполнять его, забыв о Трактирщике.
Тот с ужасом наблюдал отрешенное лицо офицера, – выцветшие глаза, серый поношенный китель с черными петлицами, синие узкие губы. Почти старик, – но с выверенными движениями, повелительным голосом, стальным блеском зрачков.
Когда оберштурмфюрер говорил, слова выходили из этих губ с треском чемоданной фибры.
Когда он стоял, он мог легко пройти под мышкой Трактирщика, и это пугало еще больше.
Когда он поднимал глаза… лучше не глядеть в эти глаза…
Югом, который обещал ему штурмбаннфюрер Райке тогда, в Потсдаме, оказался Мюнхен.
На вокзале гуляли сквозняки, пахло гарью и углем.
Когда Уве Клюг вышел на темную привокзальную площадь, по дальней стороне прошел трамвай. В салоне не горел свет и тело вагона показалось Уве погибшим кораблем, уходящим в глубинную темень.
По обеим сторонам площади стояли кирпичные дома, и большая часть из них была разрушена бомбами; неровные зубцы стен темнели на фоне задрапированного тучами ночного неба.
Проехал экипаж, там кто-то сидел. Потом еще один.
Лишь третий оказался свободным.
Кучер остановил лошадь и опустил металлический значок у счетчика. Верх был поднят, и на плаще у кучера блестели капли дождя. Его лакированный цилиндр сверкал от воды.