– Я не знаю. Это основная причина, по которой я не могу ничего тебе рассказать. Но я не уверен, что рассказал бы тебе, если бы и мог знать.
– А ты прямолинеен, – он повернулся обратно к туману.
– Да. И я говорю правду.
– Не сомневаюсь. Тут уже никакая ложь ничего не стоит.
– Верно.
– Выходит, я даже сейчас, после смерти, не знаю, как они…? Я смогу… узнать это, когда… всё просто закончится?
Я не ответил и только смотрел на него.
– Ах да, ты же ничего не знаешь… – в его словах было столько тоски, что, казалось, сейчас она обретёт некую субстанцию и слова станут тяжёлым потоком, который сможет даже потопить лодку.
Я сочувствовал ему, насколько умел. Этого я не был лишён.
– Скажи, наверное, ради идеи свободы и истины ты совершил много зла? – спросил я несколько неожиданно для самого себя. Обычно я не задаю напрямик таких вопросов. Но, подумал я, ему будет легче продолжить рассказ или вызвать ещё видение, если я наведу его на них; ему будет легче сконцентрироваться на своих чувствах и настоящих мыслях, а не на отзвуках их.
– Пожалуй, так и есть. Много. Я осознавал, что совершаю зло, но в моменты, когда это происходило, совесть чувствовала себя в порядке… ну, я так думал. Такие переживания были приглушены оправданием моих действий. Я искренне верил в своё дело, я знал, что рано или поздно мой вклад в достижение человеком свободы станет ощутим. Можно сказать, что я приносил совесть в жертву идее… как и людей, впрочем.