«Что же мне теперь, каждую ночь вот так не спать? — думал я, в
лёгкой прострации, словно сомнамбула, двигаясь от столовой к
ремзаводу. — И надолго меня хватит? В сменку подежурить никого не
попросишь - ни политических, ни, тем более, уголовников, которые
под Тузом и Копчёным ходят».
От отца Иллариона не укрылось мое состояние, когда я заглянул в
столярку погреться. На улице сегодня было особенно морозно,
градусов 25 ниже нуля, а в столярном цеху бойко горела печка,
обложенная на всякий случай кирпичами, которые тоже неплохо
нагревались, отдавая тепло окружающему пространству.
— Что стряслось, Клим? — спросил священник, не отрываясь от
работы.
— Да нет, нормально всё, отец Илларион…
— А я вижу, что терзает тебя что-то. Скажи – легче
станет.
И словно какую-то пробку выдернул старик. Слова из меня полились
сами собой. Нет, всю свою историю, конечно, я не рассказал, ни к
чему впутывать батюшку в такие дела, если уж я решил до последнего
выдавать себя за Клима Кузнецова. А вот о разговоре с Тузом, в
котором упоминался отец Илларион, и последующей затем бессонной
ночи покаялся.
— Не переживай, — успокоил меня собеседник.
— Да я и не переживаю особо.
— Переживаешь, я же вижу, — скупо улыбнулся священник. — А если
бы перед сном вчера помолился – Господь тебя утешил бы. Молитву
знаешь хотя бы одну?
— Отче наш, иже еси на небеси…
— Хорошая молитва. Но для успокоения лучше читать вот это:
«Богородице Дево, радуйcя, Благодатная Мария, Господь с Тобой:
благословенна Ты в женах,
и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.
Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, присноблаженную и
пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую херувим и славнейшую
без сравнения серафим,
без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем.
Аминь».
— Эдак я с первого раза и не запомню.
— А я на листочке сегодня вечером начеркаю тебе карандашиком, а
завтра поутру отдам.
Так и договорились. Перед сном, раз не помнил молитву от
батюшки, про себя прочитал знакомую «Отче наш». А в сновидениях
своих я увидел отца Иллариона. Сидит тот будто бы на пенечке,
смотрит на меня и грустно так улыбается. Хочу к нему подойти, а
ноги не слушаются. А батюшка, посидев, встает, осеняет меня
крестным знамением, поворачивается и медленно уходит. И я не могу
сдвинуться с места, ноги будто приросли, и такая печаль меня обуяла
– что хоть в петлю лезь. А силуэт священника так и растаял в
тумане…