В четыре с половиной года я простудилась. Ничего особенного, лежала дома, играла в игрушки, пила чай с малиной – до тех пор, пока не стала задыхаться. В скорой сказали – пока врачи едут, включить душ и поливать холодной водой. Не знаю, чего я испугалась больше: того, что не могла дышать, или того, что мне было холодно, невероятно холодно, я просила взрослых перестать держать меня в этой ужасно холодной ванной, но это длилось, длилось.
Меня забрали в больницу; в палате я была одна. Навещать меня разрешалось в окошечко. Несколько дней я смотрела на головы взрослых в этом окошечке, а по ночам мне снилось, что взрослых уже нет, остались только их головы, ужасные оторванные головы с лицами близких людей.
«Повезло тебе, – говорила Катька. – Нас в палате двое было. Мне родители карандаши передали и раскраску. Та другая была старше меня, я сяду рисовать – а она у меня карандаши отбирает и к себе прячет. Что смотришь, сейчас я тебя наваляю, говорит. Я боялась. Так и не порисовала, родители потом удивились – раскраска чистой осталась. И родителей я даже в окошечко не видела, им не разрешали на меня смотреть. Говорили, что если я увижу – расстраиваться буду».
Я не считала, что мне повезло. Никакие игрушки не передали. Я часами складывала по-всякому коричневое колючее одеяло, представляя в его складках то пустыню, то лес, то горы.
«Чего ворочаешься, болит что?», – заглядывает больничная нянька.
Мотаю головой.
«Ну и лежи себе спокойно, раз так», – дверь захлопывается.
Вечером не могу уснуть, неуютно. Одеяло короткое, спрячусь с головой – мёрзнут ноги. Накрою ноги – голова торчит, фонарь под окном светит прямо в глаза. Я выбирала закрыть голову, а ноги мёрзли, и я тёрла одну об другую, тёрла – и засыпала. О том, что эта привычка – потирать ноги друг об дружку перед сном – дожила со мной до взрослого возраста, я узнала, когда завела кота. Он очень заинтересовался шевелящимися под одеялом существами и каждый вечер пытался на них охотиться. Я поняла и перестала. Засыпать в первые недели было сложно.
Соревновались мы и в том, чего с нами ещё не случалось: кто первый что-нибудь сломает. Во дворе, в деревне, в школе постоянно у кого-то был гипс. Чаще всего ломали руки. Тем, кто умудрялся сломать правую руку (знакомых левшей у нас не водилось) завидовали – им разрешалось не писать, в том числе и контрольные. Над теми, кто ломал левую, необидно подтрунивали – никакой пользы от этого гипса, писать всё равно приходится. На гипсах рисовали, на них оставляли подписи, в них ковыряли дырочки, под них подсовывали линейки разной толщины – у кого какая влезет.