– И что же ты приготовила, хозяюшка моя? – Алина, засияв, рванула к плите, попутно доставая тарелки. Глеб сел за стол и отхлебнул обжигающего неба кофе. Да, все как он любил. – Алин, – позвал он ее, – присядь. – Она поставила перед ним тарелку с глазуньею и села напротив. – Я хочу, чтобы ты знала. – Она отложила свою вилку и уперлась взглядом в его лицо. – Вчера… Ну, после того инцидента… У нас с Соловьем произошел нелицеприятный разговор. Я его понимаю и не осуждаю, я вел себя как последняя сволочь, – Алина опустила глаза, убрав руки со стола на колени. Глеб коснулся ее щеки. – Мы же все выяснили вчера, правда же? – Она кивнула. Глеб продолжал: – поверь, для меня важно то, что ты меня простила. Я обещаю, что такого впредь не повторится. – Алина слабо улыбнулась. Разводить ее дальше пока не имело смысла. Время еще есть. И Глеб, шумно вдохнув, добавил: – А теперь давай попробуем твою божественную яичницу.
На перекрестке загорелся красный. Тихое жужжание автомобилей, приходящих в движение, становилось острее. Я крепко сжала руку Вани, нетерпеливо топочущегося рядом. Он возбужденно вертел головой, провожая разноцветные машины, а иногда, очень редко, но все же, вытягивал руку вперед, возможно, надеясь коснуться гладкого металла. Я уверена, что глаза его в этот момент горят. И тут же тухнут, когда я его одергиваю. Ради его же безопасности. Но разве это объяснишь семилетнему слабослышащему пацану в огромной толпе на перекрестке, где мой голос тонет в мощном моторном реве. Потом я, конечно, поговорю с ним. А пока…
– А-ня, – окликнул меня до боли знакомый и уже в восемь утра пьяный голос. Я обернулась. Еле волоча ноги, шатаясь и спотыкаясь, к нам приближалась мама. Она была в грязном, местами засаленном платье и когда-то бывших белыми кроссовках. Темные нечесаные патлы соломой торчали в разные стороны, а заломы от следов подушки на лице говорили, что она только что встала. И мне было неинтересно, где именно она спала.
Люди, стоявшие рядом, увидев ее, с отвращением отходили подальше. Я их не винила, мне самой хотелось убежать.
Я дернула Ваню за руку, и он, нехотя отводя взгляд от дороги и замечая маму, принял такой страдальческий вид, что мне стало его жалко. А никак я не могла изменить того факта, что эта неопрятная неприятная женщина – наша мать. Я взглянула на часы и решительно направилась к ней. Она остановилась на полдороги и прислонилась спиной с столбу.