Лин...
Нет, лучше думать о чём-то другом.
Например, о том, что произошло сегодня при нападении волков. Как горели мои руки. Удивительно живая галлюцинация. Раньше, когда я слышала, что люди при наркотическом опьянении ловят на себе насекомых или прыгают из окон в уверенности, что полетят, я мысленно пожимала плечами. Не верила. Точнее, не представляла.
Сейчас со мной самой случилось что-то похожее. Не стоит рассказывать об этом никому, тем более здесь. А вдруг они заклеймят меня сумасшедшей? Или, что ещё хуже, ведьмой?
Сарай постепенно затихал, размеренное дыхание окружающих, треск полен в печи убаюкивали. Я ещё раз втянула ноздрями запах Лина, прижалась к нему сильнее. Он пробормотал что-то во сне, притянул меня к себе и шумно выдохнул, взъерошив мне волосы. Это словно успокоило меня, и я почувствовала, как наконец наваливается сон и утягивает в тёплую глубину.
***
Я шла по коридорам подземелья. На стенах коптили факелы, откуда-то раздавались странные звуки: скрип и шорох, металлические позвякиванья и капанье воды. Я ступала уверенно и быстро, почти не смотря по сторонам. Сердце выстукивало частый лихорадочный ритм, внутри всё сжималось от неясного предвкушения, подталкивало пуститься со всех ног, лететь сломя голову — вперёд, туда, где коридор раздавался вширь, переходя в круглое помещение.
Я уже знала, кого я там увижу.
Человека, прикованного к стене, висящего на цепях: руки вздёрнуты, голова безвольно опущена на грудь. Обнажённое — одна лишь повязка на бёдрах — тело дышит, рёбра приподнимаются и опускаются. Он в сознании. Не спит — может быть, в лёгком полутрансе.
Чувствует ли он мой взгляд, ласкающий каждый сантиметр его обнажённой кожи?
Я медленно, шаг за шагом, подкрадывалась к нему, не спуская глаз, следя за каждым движением, каждым вдохом и выдохом. Каменный пол холодил босые ноги. Как же, должно быть, ему холодно висеть там, на ледяной стене.
О нет. Встав перед ним, я поняла: холод ему нипочём. От обнажённого тела исходил жар. Не в состоянии побороть лихорадочную внутреннюю дрожь, я облизала губы. Этот жар сводил с ума. Скручивал меня желанием прикоснуться, провести кончиками пальцев по широкой грудной клетке, спуститься к плотно подогнанным мышцам пресса, очертить их, попробовать на вкус — языком. Что-то первобытно-дикое внутри меня взревело, требуя повиновения.