Закончив труды, он отошел в сторону,
без сил рухнул на припорошенный снегом пенек и полюбовался делом
рук своих.
Федор поставил священный чум для
русского Бога, скопировав его, как умел, с тех больших домов, в
которых русские попы махали кадилами. Он и сам толком не знал,
зачем он это сделал, но точно знал, что это было нужно.
Подумал, что на кирэс надо бы
повесить жертву — свежеободранную шкуру оленя, как всегда делал его
народ. Но поразмыслив, решил, что не стоит, отвязал оленей и
поплелся в чум. Все тело ломило — к нему опять вернулась
болезнь.
Он вновь долго не мог встать и
спокойно думал, что скоро прямо из своего чума тихо отойдет в буни.
Но ночью ощутил легкость в теле, встал и вышел под небо.
Мир засыпало снегом и залило лунным
сиянием. Стояла глубочайшая тишина, даже духи замерли. Лишь изредка
всхрапывали и скрипели снегом олени — они не убежали, так и рыли в
пади ягель.
Федор долго стоял, словно купался под
лунным светом. В голове его вертелись слова песни, которые говорил
ему один луча. Раньше Федор считал их бессмысленными, но теперь они
почему-то пришли к нему.
Черный чум.
Белый снег.
Звезд мерцанье.
Снежных нив
Перелив
И молчанье.
Все молчит,
Словно спит.
Сумрак, тени...
Черный чум,
Белый снег
И олени...*
Попрощавшись со знакомыми духами
мусун, со своими духами-помощниками сэвен, с оленями, чумом и
тайгой, Федор забрался под помост, лег головой к трем кирэс и стал
ждать.
Страшный змей Дябдар все еще нависал
над ним, и пасть его пламенела, но Федора уже подхватила и несла
Небесная река.
И вот он уже в бесконечной
заснеженной и морозной тундре мира буни. Порывы ветра сорвали с
него ветхий плащ и всю остальную одежду, взъерошили и застудили
волосы, которые снова поднялись над его головой прозрачной сияющей
короной. Скоро Федор и сам весь обратился в ледяную статую, но не
замечал этого. Он неподвижно ждал, когда издали раздастся
побрякивание оленьих бубенцов. Ему было все равно, сколько он будет
ждать...
* Николай Лесовский