Колхозная общага : закопченный потолок с висящей сиротливо на изогнутом шнуре лампочкой-сороковаткой, ободранные обои на стенах, с пробитой местами штукатуркой, колченогий стол со следами поставленных прямо на мутную от трещин полировку сковород и чайников, грубые табуреты, три одинаковых железных кровати, прикрытых кое-как коричневыми застиранными одеялами, из-под которых выглядывает грязно-серое рваное белье, замусоренный и лоснящийся от грязи жирный пол с батареей пустых бутылок у зияющего пустотой окна, частично заколоченного, изрисованной матерными словами, фанерой.
У стола три пьяных урода, с давно немытыми мордами, грязными всклокоченными головами, в одинаковых старых серых ватниках. Звука нет, но видно, что они громко говорят, толкают друг друга. Их сальные губы с прилипшими к ним крошками и кусочками капусты шевелятся как улитки. Он подходит к ним, садится – уроды оживляются, на стол устанавливается бутылка – все радостно потирают руки и лихорадочно подставляют стаканы.
Мужики пьют, рты раскрываются еще больше. Потом все опять пьют, кто-то уходит и приходит, они пьют еще и еще, и все постепенно покрывается туманно-грязной пеленой, двоится и даже троится. Теплая тупость охватывает его, давит на голову сверху как двухпудовая гиря и тихая ненависть расцветает внутри, охватывает его неумолимо, это ненависть к себе, к этим животным, к этой грязной, заблеванной дыре, к этой отраве, к этой ублюдочной, скотской жизни, от которой нет и не будет спасения.
"Ненавижу! Ненавижу!!!"
Кто-то чужой, сильный и злой кричит, командуя истошным голосом армейского сержанта в его душе и, как цунами, внутри поднимается неконтролируемая ярость, бешенство, болезнь и… уходит контроль, что-то лопается в башке и происходит пробой, вспышка. Хочется, ах, как хочется изрезать, исполосовать эту грязную картину, разбить это мутное зеркало, с мерзкими склизкими трупными рожами.
Голос визгливо вопит: "Давай, руби этих упырей!" и вот, рука хватает со стола большой разделочный нож и сама всаживает его в горло сидящего рядом недочеловека, потом он перегибается через стол и бьет другого и третьего. Вампиры валятся как снопы, и брызжет кровь, пульсирующими толчками, выталкиваясь из огромных ран, выплескиваясь на грязную клеенку стола, на стены, на изрисованную фанеру щербатого окна, а рука, как что-то отдельное, чужое, бьет и бьет без устали по этим уже недвижимым куклам в человеческом обличьи.