Даже не верится, подумал я. Ведь совсем еще недавно, 15 апреля, наш эшелон на станции Курская бомбили фашистские самолеты, но я не увидел ни одного из них сбитым. Может быть, особо уважаемый мною президент Рузвельт прислал Красной армии какие-то особые зенитные установки?
После сводки Совинформбюро из репродуктора зазвучала знаменитая песня Александрова:
…Вставай на смертный бой
С фашистской силой грозною,
С проклятою ордой…
Итак, за спиной – ровно два года войны. Где я был в самые первые ее дни?
Вскоре после выступления Сталина 3 июля 1941 года и моего неудачного визита к военному комиссару Макеевки майору Баеву, о котором я рассказал в начале книги, я оказался на железнодорожной станции с твердым желанием любым путем оказаться на фронте. Я решил ехать к моему дяде в Актюбинск, в надежде, что он поможет мне пристроиться в одно из военных училищ.
В день моего отъезда накрапывал мелкий дождь. Город как вымер – ни людей на улицах, ни машин, ни трамваев, ни милиции – никого.
Железнодорожная станция Унион находилась от нас в 3 километрах. Пришлось добираться до нее пешком с вещмешком за плечами. На станции – тоже ни души. Стоял лишь длинный состав железнодорожных платформ с оборудованием завода Кирова, который эвакуировали в Нижний Тагил. Впереди состава пополнял запас воды паровоз. Я подошел поближе к паровозу, и тут меня окликнул седовласый машинист:
– Эй, парень! Тебе на восток?
– На восток.
– Хочешь, возьму тебя кочегаром?
Я охотно согласился, так как никакого выбора у меня по сути не было.
Машинист показал мне, что и как делать, предложил спецовку. И я довольно быстро освоил нехитрые приемы забрасывания угля в ненасытную паровозную топку. Но спустя час меня бы и родная мать не узнала: я стал похожим на шахтера, поднявшегося после смены из забоя. Черная угольная пыль покрыла все лицо, шею, руки и всю спецовку.
– Тебя как звать, парень? – спросил машинист, когда я остановился на минуту вытереть пот и отдышаться.
– Никлас.
– Прибалт, что ли?
– Ну да, прибалт, – соврал я. Мало ли что он может подумать, скажи я ему, что имя это американское.
– А меня будешь называть Петровичем, – сказал машинист.
Но, обращаясь к нему, я решил прибавлять к «Петровичу» слово «дядя». Получалось немного смешно: «Дядя Петрович». Он не возражал, видимо предполагая, что так принято в Прибалтике.