Не смогу, конечно, восполнить пробел и я. Постараюсь лишь добавить к его портрету несколько своих, личных штрихов.
Впервые вблизи я увидел Стрельцова в 16-летнем возрасте. Было это в Лужниках. В тот день «Торпедо» уступило «Шахтеру», одному из самых неудобных для себя соперников, с которым всегда играло тяжело и натужно. После матча я, как и все мальчишки в любые времена, в надежде увидеть своих любимцев на расстоянии вытянутой руки, прильнул к заградительным стойкам у запасного выхода. Торпедовский автобус стоял так близко к выходу из подтрибунных помещений, что футболисты прямо с порога вскакивали на подножку и рассаживались по местам. Стрельцов, с раскрасневшимся от душа или от жившей еще в нем игры лицом, сел у окна прямо напротив нас. Подперев левой рукой щеку, он повернулся и, то ли вспоминая перипетии матча, то ли думая о чем-то своем, устремил свой взор поверх наших голов – куда-то вдаль. Я же, не отрываясь, во все глаза смотрел на него: на «золотой», модный в то время растяжной, пружинный браслет его крупных часов, на его кажущуюся маленькой по сравнению с мощным торсом голову с редкими, едва различимыми на уже явно обозначившейся лысине волосами… И молил бога только о том, чтобы объект моего внимания каким-то образом заметил меня, выделил из толпы, помахал рукой, кивнул. Но автобус зафыркал, качнулся раз-другой на прощание и плавно тронулся с места.
А потом были еще несколько лет, отведенных судьбой великому футболисту, а вместе с ним – и нам, ценителям его мастерства и таланта. Да, он провел несправедливо мало матчей, но почти в каждом из них показывал, какой должна быть игра на самом деле, раскрывал перед нами ее истинную красоту и философию. И это было прекрасное зрелище. Мысль и еще раз мысль – вот что было самым главным во всех его действиях на поле, вот что влекло к нему и болельщиков и футболистов. Последние, кстати, нередко предпочитали «Торпедо» другим клубам только потому, что там играл Стрельцов. Об этом в разное время прямо говорили Валерий Воронин, Михаил Гершкович, Вадим Никонов и многие другие.
В последние свои футбольные сезоны он запомнился мне массивным, точно глыба, стоящим в центре поля, широко расставив уже больные к тому времени ноги. Он стоял и то ли растерянно, то ли скептически взирал на беспорядочные перемещения быстро бегающих футболистов. И не понимал: почему все это происходит, зачем нужно так суетиться, если мысль все равно проворнее? Впоследствии, наблюдая за играми наших клубов, он порой разводил руками, вопрошая: «Ну как же можно так плохо играть?! Ведь футбол на самом деле прост: получил мяч – отдай, принял – обыграй и пробей. Вот, говорят, бегать надо больше! Ерунда все это. Если игру не понимаешь, никакая беготня не поможет. Не любит футбол дураков». Благодаря этой его – стрельцовской – мысли, как правило, хватало одного движения, рывка, удара или паса, чтобы очередной мяч оказался в сетке ворот соперника. После чего рядом с ним снова начиналось бестолковое движение, в котором он уже не участвовал, а лишь отрешенно смотрел куда-то вдаль, словно предчувствуя скорое наступление той поры, когда многое в футболе будет оцениваться по количеству пробегаемых игроком километров.