Появилась пыль, летающая в свете ламп. На грязном полу лестничного пролета проявились масляные пятна и затоптанные окурки. В углу притаилась труба мусоропровода. Я узнал женщину. Это была мама, моя молодая мама, я такой ее уже давно не помнил, и только черты лица и та красота, которую в своей матери видит каждый ребенок, подсказали мне – это она. Мама плакала, тихо, закрыв глаза, чуть содрогаясь. Редкие слезы срывались с длинных ресниц и падали куда-то вниз. У мамы была разбита губа, рот постоянно кривился, и тонкая струйка крови чертила свой рисунок на тонком подбородке. На скуле темнел кровоподтек, левая рука с силой прижимала к груди разорванную блузку, колени были ободраны, юбка разорвана по шву до середины бедра.
– Прости, – это сказал мужчина, – прости, я не знаю, что на меня нашло. Он так и стоял ко мне спиной, закончив поправлять одежду, достал сигарету и закурил. Руки его мелко тряслись. Конечно, я его узнал, Дуров и в молодости был похожим на бульдозер.
– Ты животное, – сказала мама сквозь слезы.
– Я обещаю, что больше никогда…
– Если муж узнает, он не простит. Он уйдет навсегда.
– Но я же смог остановиться! – закричал Дуров. – Смог!
Мама заплакала сильнее, закрыв лицо обеими руками. Дуров потянулся рукой к маминому плечу, мама отдернула плечо, вся сжалась, спрятав голову руками. Я не выдержал и побежал. Я закричал, заревел. Расстояние между мной и Дуровым было небольшим, но далось оно мне с трудом. Из последних сил я вцепился в его шею обеими руками, огромную шею, которой почти не было. Когда на его лице начало появляться удивление от моего появления, я выдернул сигарету из его рта и воткнул ему в правый глаз, а зубами впился в левую щеку. Дуров закричал. Мир для меня погас, от напряжения я зажмурился. Я и не думал, что так тяжело сдавливать зубами человеческую плоть. Но мне удалось, зубы мои, клыки и резцы провалились в мясную мякоть, рот наполнился слюной, но ее вытеснил вкус крови. Теплой, горячей, соленой крови.
Я продолжал сжимать свои челюсти, пока мои зубы не встретились, крови было столько, что ее приходилось глотать, чтобы не подавиться. Такой эйфории я не испытывал никогда, где-то на грани слышимости истошно вопил Дуров, кричала мама, а я дернул головой, отрывая кусок мяса от живого человека. Все вокруг исчезло, было темно и тихо. Я прожевал и проглотил.