И так далее. Всё это заняло секунду. Очень короткий промежуток времени для событий, для внутренней борьбы. Потом уже, повернувшись спиной, я осмыслял произошедшее внутри меня, наблюдая в отражении стекла, как блевал парень, а та девочка сидела рядом и влажной салфеткой вытирала ему лицо.
Я вышел.
Осень 2019, подземка (г. Москва)
– Я спрашивал у бабушки, можно ли почитать тебе. Она сказала, что ты не станешь слушать.
В какой-то момент я приблизился к самому уху своего дедушки, густо поросшему седыми волосами, чтобы сказать это как можно нежнее.
Взглядом, вобравшим в себя опыт тридцати пяти оборотов, смотрел я в застывшее лицо старика, сидя здесь же, у его кровати. Дед лежал на спине и дышал ровно, иногда с хрипотой пропуская воздух в лёгкие. Глаз не открывал. Обе его ноги были согнуты в коленах; сбоку лежало скрученное туго покрывало.
– Дело под вечер, зимой… Помнишь?… и морозец знатный, – стал выговаривать я на память, – по дороге столбовой ехал парень молодой, мужичок обратный…
В его комнате, как и во всём доме, утвердился особенный, ничем не замещаемый запах старости – его не описать, не спутать. Тяжёлый, непривычному человеку – чуждый, отталкивающий, плотный запах прожитой жизни.
Всякий раз, уже лёжа со мной в постели и дочитывая по памяти до конца это стихотворение Некрасова, дед неизменно замолкал после слов: «А смотритель обругал ямщика…», чтобы я восторженно заканчивал:
– Скотиной!
Конечно, старик знал, что, выслушав от него много раз, я выучил всего «Генерала Топтыгина» наизусть. И я знал, что дед обязательно остановится в конце и готовился, заранее наполняя хрупкую грудь воздухом.
– Ско-ти-и-иной, – тут же утверждал за мной дед, громко зевал и, полминуты спустя, расточительно рассыпал по комнатам жуткий храп.
И такие шутки с его стороны всегда находили во мне отзыв. Это было нужно обоим. Таким образом мы, как бы, сообщали друг другу: «Я люблю тебя, внучек, – просто не ведаю, как это выразить по-другому». «Я тоже люблю тебя, дедушка! Просто ещё не понял, что это такое».
Внимательно всматривался я в уголки глаз и нитку почти высохших губ старика. Не отметив никаких поползновений на его лице в ответ на свой вопрос, я глубоко вобрал в грудь воздух и, немного погодя, откинулся на спинку неудобного, угловатого кресла, чтобы медленно выпустить его обратно.