Ах, Фуад…
В детстве он жалел каждую случайно раздавленную букашку, каждую живность, которой была уготована участь пищи на их столе. Когда забивали барашка или телёнка, Фуад со слезами на глазах убегал домой. Там он прятался часами в углу, за печкой. Не разговаривая от обиды, упорно молчал – проявлял свой упрямый, как и у отца, характер. Видя это, муж лишь недовольно покачивал головой, да приговаривал: "Неженкой подрастает!"
Строг был муж с детьми. Излишне суров. Но Сания не вмешивалась, когда он отчитывал Амину, старшего сына Марата и младшего за провинности или велел выполнить непосильную для них работу. Знала – проку не будет. Анвар не уступил бы жене, только пуще прежнего распалится.
Поэтому Сания с нетерпением ждала, когда же муж уйдет на работу или по иным делам, чтобы немного побаловать своих кровинушек. Быть может в том была её вина, что не заметила как пересолила она вниманием, поблажками и подарками? Не по этой ли причине, дети выросли не готовыми к тягостям и лишениям? Ведь видела, знала Сания как по мере взросления старшие стали самовлюбленными, грубоватыми, да с каждым днём всё больше требовали: «Дай, мама, дай!» Подай кусок пирога, что для отца припрятан, купи лишнюю игрушку, дай денег в кино…
Как только Фуада миновала такая испорченность? Единственный из троих он помогал матери чем мог: в огороде возился, за утятами приглядывал, посуду помыть и то носа не воротил. И пусть отец каждый раз, застав его за этой работой ворчал: «Не мужское это занятие – в женские дела вмешиваться!» На что сын тихо, вежливо отвечал: