– Любимый! Я пришла к тебе! Я нашла тебя! Допусти! Я твоя навеки!
Только этого ему и не хватало! Ладно бы покойница просто нападала – это еще можно было бы понять! Но «остаться с ней навеки» – нет, нет и нет!
– Кыш! – смешно замахал руками Иван, будто отгоняя комаров. – Пшла! Пшла прочь! Домой, домой!
– Отныне дом мой там, где ты! – сообщила удавленница со страстью. – Любимый, не гони! Я вся твоя!
– Ну что тут у вас? – Это рискнул спуститься с дерева Кьетт. Он понял сразу: покойница сама не отвяжется, до конца века будет кружить рядом и канючить – видал он таких. Значит, требовалось вмешательство извне.
– Я его люблю, а он меня не пускает, – пожаловалась дева капризно и по старой, прижизненной еще привычке попыталась пустить слезу.
– Правильно не пускает. Ты же его защекочешь до смерти. Ты же лоскотуха! – На самом деле Кьетт назвал совсем другое, даже не созвучное слово, но Иван его понял именно так.
– Ведьма я! – обиделась покойница.
– Была ведьма, пока не повесили. Лоскотуха теперь.
– Что, правда? – смутилась та польщенно, принялась себя оглядывать, прихорашиваться, спросила кокетливо: – Зеркальца нет?.. – Махнула ручкой: – Ах да, откуда у мужчин… – Нащупала на шее борозду от петли, опечалилась: – Не знаешь, сойдет со временем?
– Сойдет, – обещал Кьетт, ни малейшего понятия о том не имевший. – Ты бы шла домой, умылась, причесалась. Глядишь, и похорошела бы!
– Или я не хороша?! – огорчилась дева.
– Нет предела совершенству! – пробурчал Иван из своего укрытия и тут же пожалел – синие губы девы расплющились во влажном поцелуе, и между ними стали видны остренькие, мелкие, совершенно не человеческие зубки – целый частокол. Такими тяпнет – мало не покажется! – Кыш, кыш! Домой!
– Не могу домой, – пригорюнилась, запричитала лоскотуха. – Злые люди в деревне нашей, с места меня сжили, на дубу повесили, ворочусь назад – в огонь кинут. Нет, не пойду до дому! С вами буду! Вы добрые, обоих стану любить!
– Обоих не надо! – малодушно выпалил Кьетт, не дав Ивану и рта раскрыть. – Кого выбрала, того и люби! А я обойдусь!
– Ладно, – расплылась в улыбке дева. – Буду любить своего единственного. А ты мне не по нраву – тощ и глазищи страшные! Как у чудища лесного! Боюсь!
– На себя посмотрела бы лучше, красавица ты наша! – пробурчал уязвленный нолькр, но лоскотуха его не услышала, в этот момент она уже одаривала «своего любимого» новым поцелуем «через стекло» и действием этим была абсолютно поглощена.