В дальнем конце зала у камина в кресле сидит Кир, одет в
махровый халат мышиного цвета, на нос надвинуты сапфировые очки. За
годы разлуки волосы друга покрылись благородным серебром, а лицо,
пряча шрамы, изрезали глубокие морщины. Словно трещины на сухой
земле или прокаленной солнцем древесине.
Подле кресла стоит журнальный столик, заваленный бумагой и
толстенными книгами в стальном переплете. Завидев меня, старец
подскочил и пошел навстречу, разводя руки.
Несмотря на возраст, он выше меня на две головы, плечи настолько
широки, что нужно поворачивать голову, дабы рассмотреть. Запястья и
ладони широкие, привыкшие удерживать башенный щит и боевой
молот.
Мы столкнулись на середине зала, ломая друг друга в объятиях под
невольный хохот. Наконец Кир ухватил меня за плечи и отодвинул,
разглядывая с отеческой улыбкой.
— Давно не виделись!
— Есть такое, хотел утром к тебе заглянуть, но тут... сам
понимаешь.
— Да, меня скрутило так.... — начал Кир, поперхнулся. — Не будем
о грустном. Я так понимаю, тебя тоже?
— Как и всю таверну, да и, думаю, город. Если не мир.
Похлопывая по плечу, провел к столику, усадил в свободное кресло
и отошел к неприметному шкафчику. Вернулся с хрустальным графином,
полным красной жидкости, и рюмками.
— Так ты тоже не в курсе, что происходит? — Спросил я, наблюдая,
как напиток наполняет рюмки.
— Без понятия, но я так рад!
— Рад?
Кир обвел книжные шкафы щедрым жестом, сказал:
— Я убил десятилетия, пытаясь понять глубинную логику игровых
миров! Совершенную механику, где каждый элемент продуман
искусственным интеллектом, превосходящим всё человечество,
помноженное на сто в десятой степени!
— Угу, а радость-то в чём?
— Он ошибся! Ладно, радость слишком громко... я злорадствую. В
конце концов, раньше я проектировал первое поколение таких миров.
Но весь отдел распустили, стоило отдать бразды правления ИИ.
Я бережно взял рюмку, жидкость поднялась над краем, удерживаемая
только поверхностным натяжением. Над крышей раскололись небеса,
грохот сотряс ратушу до фундамента, покатился по улочкам,
отскакивая от стен. Жидкость пошла кольцевой рябью, опасно подалась
к краю. Я торопливо опрокинул рюмку в рот, зажмурился.
Огненный ком прокатился по пищеводу, ухнул в желудок, мгновенно
раскалив, словно я заглотил кипящего свинца. Закашлявшись, отставил
рюмку, утер набежавшую слезу и просипел: