Вроде боги услышали. А может помогло
то, что все пялились на сцену, залитую светом прожектора, где худой
высокий человек с брезентовой чалмой на голове суетливо ходил взад
и вперед, шевеля губами и глядя себе под босые ноги. Иногда он
начинал делать странные жесты руками, словно разговаривал с
невидимым собеседником, но лишь на несколько секунд, а потом вновь
скрещивал их на груди.
Мы с Яной встали у заплесневелой
стены, с самого края сцены. Ей даже удалось привстать на каменный
выступ, так что мы теперь были одного роста. Обхватила меня за
плечи, но тут я был согласен – еще не хватало, чтобы она упала на
одного из впереди стоящих мужиков. Я прижал ладонь к стене позади
нее, чтобы никто не подошел слишком близко и оглянулся – вроде бы
все под контролем. ПростоДима исчез из виду, словно растворившись в
толпе.
Четкий ритм барабанов оповестил о
начале представления. Имелся и гитарист, с неким подобием струнного
инструмента, форму которого я бы затруднился описать. Ну и флейтист
конечно – ежевечерний обитатель бара « У погибшего странника».
Вместе они завели простую тягамотную мелодию.
Я зевнул, разглядывая легендарного Лом
Ломыча.
Какой-то он был неправильный. Ритм
движений, подергивания тела, лицо... обычное лицо вроде, но оно не
было молодым. Не знаю, что давало этот эффект, может гримасы,
спазмы мышц, но факт оставался фактом – Лом выглядел как пожилой
пациент психушки.
Тягамотная мелодия казалась
бесконечной.
Я зевнул еще раз и покосился на Яну.
Она с любопытством разглядывала свой пальчик, по которому ползла
плесень. Я хотел сказать, чтобы она не пугалась, что плесень еще
никого не укусила, но в этот момент человек в брезентовой чалме
раскинул руки.
Толпа захлебнулась
молчанием.
А потом меня накрыло мощью гортанного
звука.
Я не мог назвать это пением... люди
так не поют, не могут так петь... и не только люди, вот разве что
киты... Не знаю, какая мутация могла изменить горловые связки так,
что могучий голос осязаемо заполнил все пространство рукотворной
пещеры, резонируя с металлом и отражаясь от камня, вибрируя
волнами, спекаясь в слова:
...принятие жизни как серий
транзакций,
не уставая пытаться договориться со смертью,
или со светлым «завтра», не
прекращая терзаться
для перспективы странствий,
рабской плетью.
Сплошное отчаянье ежедневным топотом.