К театрам, и – меж свалками,
Для тех, кто «свой», для нас с тобой —
И шаткие, и валкие.
* * *
Особняком или гурьбой
Мы топчем пыль векОвую,
Считая, что мы, что мы, что —
Прокладываем новую.
По три раза «мы» и «что» являлось явным прорывом в поэзии!
Жаль, что столь тонкый модернизм не нашёл отзвука в мещанских умозрениях и, как следствие, был нещадно освистан.
Наташа выкатилась на «сцену» со своей любовью, как с торбой дуста:
Не люби меня, не люби!
Я от знаков твого вниманья не таю.
Лучше жвачку мне «Лёлик и Болик» купи!
И я снова прощу тебя, на первый раз, жевая.
Тут, вроде, и рифма не хромала почти, но враз захромала Натали, в порыве пожёванного чувства упав со стульчика.
Слово взял Лаконя (за фамилию и за лаконизм прозванный). Двумя руками указывая на Андруция, а другой рукой – на Наталью, он отчитал:
Орррловская длиннорррылая барррсучная скачет, Как курссская гладкопёрррая несссучная кудахчет!
Познания Лакони в зоологии не поддавались сомнениям. (Его мама была педиатром).
Эстафету неизвестных поэтов перехватила, белая от смелости волнения, староста. И стих её тоже сильно побледнел от жестокой жестикулирующей реальности:
Пусть же буря мглою небо
Кроет вихрем, зверем воет!
Я ж, как гордый буревестник,
Возлечу над пеной моря! И, назло пингвинам, Горький
Обо мне легенду сложит!
Кабы обо мне та песня,
Я бы знала, что мне делать!
Я б резвилась в шторме птицей!
Чтоб вскормиться, взнереститься.
И, крылом волны касаясь,
Я б запомнилась навеки
Вам – в ревлюциях несмелым!..
– Уберите старуху Изергиль с утёса!
Кричали эрудированные. Орали и остальные. (А чё б не поорать). Староста отбивалась по-настоящему отчаянно – и клювом, и когтями, только перья летели! Пришлось повозиться, а за это время наслушаться много оскорблений с угрозами:
– Ваше поведение совсем недопустимое из всех рамок! Сейчас придёт воспитатель детей, и я ей всё расскажу подробнейшим образом!
Будущую активную кандидатку и делегатку сначала «слётов», а потом «съездов»[20] запихали в ящик, плотно закрывающийся от детей. Ящик с игрушками.
Но и в этом замкнутом пространстве, придерживая одной рукой незаметно поднятое вещественное доказательство – надорванную политическую брошюру про подвиг гранатомётчика, она другой рукой неусыпно диктовала себе список провинившихся. И была тайно счастлива в борьбе! Её час настанет! Их час нагрянет!