– К владельцу дома уже выехал наряд. Все кончено.
Упрек в мою сторону тоном победителя.
– Ничего не кончено, – Говорю тихо, но он слышит.
– Прости?..
– Это все… – небрежно вскидываю руку, обводя пыточную комнату, – …дело рук умного сукиного сына. А поэтому – ничего не кончено.
Он усмехается. Обветренными губами. Источает уверенность:
– Не делай из него героя. Он простой психопат. Мы возьмем его и завтра же он расколется!
Дай-то Бог. Я больше остальных желаю, чтобы все кончилось именно так.
– Что это?! – Он, наконец, замечает предмет моих лживых исследований. Тени молчат, говорю снова я.
– Орудие еще одного убийства.
– Постой… что?
Истинный масштаб мозаики не известен даже мне. Только два паззла. Но сколько их в действительности? Пять, десять, пятнадцать?
– Посмотри вокруг. Что ты видишь?
Он молчит, потупив взор. Вся эта мерзость не для него. Для червей. Для нас.
Поднимаюсь:
– Может, я скажу, что вижу?! Цех! Разделочный цех!..
– Антон…
Я не остановлюсь. Я скажу ему правду.
– Никогда такие места не строятся ради одной жертвы! Этот ублюдок мог приволочь ее домой и пристегнуть к батарее, насиловать и издеваться, но нет… он привез ее сюда! А знаешь, почему?! Потому что у него есть это место! Он строил его специально для своих поганых игрищ! Психопат, говоришь?! Возможно! Но расчетливый и ненасытный! Умный! Не герой, Боже упаси! Просто та мразь, которую нельзя недооценивать!
От обилия слов рот наполняется слюнями, похожими на бешеную пену. Сглатываю, но не вижу ни одной фразы, брошенной впустую. Никто не произносит и звука, а значит – я прав.
Когда-то давно, в другой жизни, мы были молодыми. Нас страстно учили верить в темную сторону мира, но мы не желали прислушиваться. Даже в темноте, думалось нам, всегда горят фонари. Те спасительные островки света, что указывают дорогу. Преподаватели в выглаженной форме, с блестящими на плечах звездами, уверяли нас, веселых и безрассудных, что тот мир, в котором теперь нам предстояло жить – гнусный и лживый червь, копошащийся во тьме. Мы отказывались верить. В наших сердцах искрилось, не погасшее еще, детство. Когда мы поняли их правоту? Со смертью первого из нас? Или когда увидели тьму без единого лучика солнца? Я не знаю. Но и сейчас я не вижу света.
– Буду надеяться, что ты не прав.
Он уходит. А я смотрю ему в спину и киваю. Я тоже буду надеяться.