Посвящается… - страница 4

Авдей, вернувшись, нашёл моё полумёртвое тело и сразу понял, что произошло. Закопав убитых, он сжёг пасеку и унёс меня на болота, где стояла скрытая заимка. Провалялся в полубреду, никого не узнавая, порядком, около месяца. Придя в себя, долго не разговаривал, а только мычал. С левой стороны, на голове пробилась широкая белая прядка, навеки оставив отметку о прошедшем, ибо нельзя остаться прежним, забирая человеческую жизнь.

Столько лет прошло, а ведь помню всё до мелочей – и рисунок на рубашке Олеся, и лицо его, бледное в предсмертном ожидании, и запах… запах подступающей смерти. Убивать мне более не доводилось. Вместе с Авдеем помогали партизанам, пекли для них хлеб, силки на зверя и птицу ставили. После войны пасечник умер, и уехал я в Подмосковье к старшей сестре. Женился, детки родились, вроде всё хорошо, а только не было радости истиной в душе моей. Навсегда, видно, осталась она там, у холмика могилы и во дворе сожженной пасеки.

Эпилог

Старик рассказывал всё это спокойно, не торопясь, с перекурами, внимательно выслушивал мои вопросы и обстоятельно отвечал. Вот конец нашего диалога:

– Дед Михей, а почему вы решили мне всё это рассказать?

Он раздумчиво жуёт усы:

– Ты слушаешь, мне легчает…

– Так любой бы вас выслушал!

– Не петушись шибко, ты не из любопытства… ты чуешь боль.

Я смутилась:

– Так уж и чую… А можно ещё вопрос?

Дед, ожидаючи, приподнял вихрастые брови:

– Ну?

– Деда вы ведь жизнь большую прожили, женились, дети у вас и внуки, что ж разве не было радости у вас?

Михей прокурено покашлял, затянулся папиросой и, наклонился ко мне:

– Радости были и есть, но сердце с той поры ржаветь начало, понимаешь? Иной раз такое счастье охватывает мою душу, а сердце – ёк! – и половина, а то и более на нет уходит.

Он смотрит на меня:

– Понимаешь?

Я, молча, раздумываю, потом честно отвечаю:

– Не совсем.

Дед кхекает:

– Молода ты! Но ничего, со временем поймёшь. Иди ужо, полежать хочу.

Через неделю после этого разговора дед Михей скончался.

Мне так и не удалось прочитать Михею написанный рассказ, не успела, ржавчина войны изъела его измученное сердце.

В 1941-ом Петру исполнилось 35 лет. Жена, четверо деток: три дочери и наследник-сын. На фронт его взяли осенью, когда фриц под Москвой готовился к победному параду.