Мировая история в легендах и мифах - страница 16

Цезарь сделал знак ординарцу, а сам задумчиво слушал болтовню Марка Антония, ни разу не перебив.

– Если хочешь, я обращусь к твоим легатам. Расскажу, что стал позволять себе Сенат: покушение на неприкосновенного народного трибуна, подстрекательство выдать римского консула вождям варваров… Это – предательство, и возмутит войско. Мне поверят.

– Хорошо. – Цезарь знал, что Антоний и вправду умеет быстро найти общий язык с солдатами. – Только… не превращай все в свой обычный ярмарочный фарс.

Собравшимся в шатре легатам Марк Антоний во всех подробностях рассказал, как ему, народному трибуну, угрожали смертью сенатские выскочки, далекие от нужд народа, о котором денно и нощно печется он, народный трибун. Легаты были наслышаны и о денных, и особенно о нощных заботах Антония, но говорил трибун хорошо, подкупал динамикой рассказа, грубоватой искренностью, траурной щетиной [27] и сирой одеждой вольноотпущенника.

В этой речи Марк Антоний – теперь все-таки как-никак жрец! – изо всех сил старался не сквернословить и не богохульствовать. Не удержался только пару раз, как бы ненароком, чем все-таки вызвал чей-то короткий и нервный смешок.

– Это что же… идем… на Рим? – очень тихо спросил обычно самый молчаливый из легатов Азиний Поллион, когда Марк Антоний закончил. – Опять гражданская война, как при Сулле?

Марк Антоний (Вена)

Тишина наступила такая, что слышались только январский ветер снаружи и потрескивание огня жаровен внутри.

И тогда заговорил Цезарь. Он обещал неслыханное. Отличившимся легионерам – всадническое сословие и рабов из захваченных пленников, наместнические должности – легатам.

Цезарь стоял совершенно один, в полной темноте у этого ручья, который неслышно тек у него под ногами, черный и невидимый как время. Он ловил пылающим лбом желанный холод снега. Не отдавал приказа на марш и не распускал легион, и все стоял у границы. Чего он ждал?

Внутри у него все дрожало от упоения риском, от осознавания того, сколько поставлено на кон. И это была та же дрожь, как тогда, когда он, еще мальчишкой, сплетаясь на земле с горячим телом Сервилии, бросал вызов самому Юпитеру.

Но он не мог выступить, не будучи уверенным в полной поддержке легиона.

С темной высоты долго, протяжно, медленно падал крик каких-то птиц. Цезарь задрал голову: птиц не было видно, и казалось, что это подает щемящий голос само небо. Цезарь, стоя у ледяного ручья, словно не замечал времени.