.
На мартовские иды, во время праздника начала весны – Anna Регеппа – Цезарь собирался объявить Сенату будущее Рима. Он знал, что этот день останется в вечности. Государство, которое он построит, превзойдет все достижения даже Александра Великого, покорившего почти весь мир, но не сумевшего этот мир удержать. Он, Цезарь – сумеет. Он уже добился того, что живых достойных соперников у него больше нет, осталось соперничать только с великими мертвыми – Александром, Суллой, Помпеем, Крассом.
Цезарь не успел ничего объявить Сенату и народу Рима, не смог от заклокотавшей в горле крови… Там Юлий Цезарь и вправду стал Богоподобным во всем. Во всем, кроме одного, о чем почти забыл: он оставался смертным комком плоти, крови, нервов… Вот в этом мерзкий старик Сулла оказался прав!
Рим. Спальня в Domus Publica,
резиденции Верховного Жреца[6] на Форуме.
Иды марта. После полуночи
Цезарь плохо спал в ту ночь. Все началось с абсолютно дурацкого сна. Он шел куда-то по совершенно пустынной дороге, да и не дороге даже, а скорее промерзшей тропе между полей, над которыми клубились чернильные снеговые облака. Где-то очень далеко чернел лес. Похоже было и на Галлию, и на Британнию, и на Германию, и в то же время не похоже ни на одну из стран, которые он покорил или почти покорил. В целом мире, казалось, были только он, эта дорога и сумеречное небо, которое, надрываясь, тащило, словно переполненные сосуды, эту облачную тяжесть. Он понятия не имел, куда эта дорога ведет. Люди исчезли. Цезарь никогда не видел земли, у которой не было конца, как у неба. А тут не понять было, где одно, где другое. Он знал только одно: нужно идти, где-то все равно должно же ведь это кончиться! И тут пошел снег – густой, хлопьями.
Сзади кто-то окликнул его по имени. Он обернулся: перед ним на дороге стояли белокурый босой мальчик в отороченной пурпурным тунике, очень похожий на юного Александра Македонского, и черная волчица. Волчица смотрела добрыми, человеческими глазами, мальчик – желтыми, волчьими.
– Ромул? – осенило почему-то Цезаря.
– Он-то Ромул, – ответила грустно за мальчика волчица на прекрасной старинной латыни, – а вот мое имя, конечно, никого не интересует. Ну да ладно. Я привыкла.
Гай Юлий Цезарь
Не успел Цезарь подумать о том, что у волков вообще-то не должно быть имен, как мальчик сказал неожиданно низким, довольно противным голосом: