– Спокойно, Егор, – Родион взглядом отправил Егора на место и, повернувшись к Кошарскому, вздохнул: – Чем еще удивите?
– Для начала можно просто-напросто лишить лицензии!!… – рявкнул Кошарский. – Мы имеем право обращаться в разрешительные государственные органы с просьбами об отзыве лицензии! И еще не было случая, чтобы к нам не прислушались!
– Вы не сможете лишить меня лицензии, – ласково сообщил Родион. – Потому что ее у меня нет. Она мне не нужна. То, что я делаю, лицензированию не подлежит. Я всего лишь демонстрирую удивительные, но невинные вещи…
Кошарский вызывал у него уже не гнев и не раздражение, а нестерпимую брезгливость. Но Родион решил не выдавать себя до конца. Срыв был совсем ни к чему.
Джан Серафимович помолчал и задумчиво сложил руки на груди:
– Что ж… Вы осторожны. И вам, судя по всему, дорого ваше доброе имя. Скажу вам, что его-то как раз испортить проще простого, тем более когда речь идет о ВАШЕМ добром имени. Вы слишком много поводов подаете для того, чтобы испортить собственную репутацию! – выпалил уже потерявший самообладание Джан Кошарский.
– Например? – поморщился Родион.
– Вы живете уединенно, замкнуто, общаетесь только с теми, кто непосредственно на вас работает. Вы не бываете в обществе, не выходите в свет, не посещаете места, которые просто необходимо посещать людям нашего круга… Народ ни разу не видел вас, своего кумира, в женском обществе…
Родион почувствовал, что губы его готовы заплясать. Но он овладел собой и холодно пояснил:
– Да, Кошарский, меня не любят женщины. И что? Я не терплю, чтобы вокруг меня увивались толпы ничтожеств вроде ваших прихвостней. Опять же – и что? Как все это может повредить моей репутации? Мне двадцать восемь, и я – затворник. Согласен, что в глазах обывателя это выглядит странно, но это не есть аморальное деяние! Может, вас интересует узор на моем нижнем белье? Уверяю, там нет нецензурных надписей, но если не верите, могу продемонстрировать!
Кошарский угрюмо молчал. Видимо, слов у него не осталось, а опуститься до выражений здесь и сейчас он не мог.
Родион вдруг понял, что все происходящее надоело ему по самое некуда.
– Не знаю, все ли вы высказали, но я ухожу. Оставьте меня в покое, – он попытался придать голосу равнодушие, но слова прозвучали несколько угрожающе. – Надеюсь никогда больше вас не видеть ни вместе, ни по отдельности.