Я начал спускаться вниз. Шел медленно, пытаясь собрать в кулак
волю и оставшиеся силы. Сил оставалось немного. Они, как песок
сквозь пальцы, утекали в эту, чужую для меня землю. Наконец
добрался до ограды. Дошел, остановился и тяжело оперся на столб.
Открылась дверь дома, и…
Черт бы тебя побрал, старик! Видит бог, я не хотел с тобой
встречаться! И преследовать не собирался. В проеме мелькнула
женская фигура, и за сгорбленной спиной деда появилась та самая,
испуганная мной женщина.
Ничего не скажешь – долго не виделись! Только на этот раз
дедок оказался подготовлен. В руках был арбалет. Потемневший от
времени, но все еще смертоносный.
Дед поднял оружие и что-то крикнул. Было в этом крике нечто…
обреченное. Словно он прекрасно знал, что убить меня не получится,
но и другого выхода не видел. И ведь точно стрелять собрался, Робин
Гуд хренов! Свистнул арбалетный болт и вонзился в столб, на который
я опирался.
Промахнулся…
– Ну что же ты так, старик? – зло оскалился я. –
Хоть бы стрелял точнее!
Он что-то пробормотал, но как-то неуверенно. Так и стоял на
пороге своего дома с разряженным арбалетом в руках. Словно ждал
чего-то. Чего именно? Что я в драку полезу? Сомневаюсь, что это
хорошая мысль.
Потом старик начал исчезать, словно уходил в плотный туман
забытья. Нет, это мое сознание давало сбои. Краски потускнели,
начали расплываться, и я сполз на землю. Навалилась темнота, и этот
проклятый мир перестал существовать…
Песня была красивой. Я слушал ее сквозь забытье. Не зная, ни где
я нахожусь, ни что со мной будет. Но было спокойно. Несмотря на
жуткий озноб, чередующийся с огненным жаром.
Песня лилась неспешно. И была чем-то чертовски знакома. Будто я
уже слышал ее, и не один раз. В ней было все, чего можно ждать от
этого сурового края. Тоска, надежда и готовность жить. Не знаю, о
чем пела эта женщина, но мне кажется, про дороги. Дороги, которые
разлучают людей, раскидывая их по суровым краям этого чужого мира.
А может, как раз наоборот – про уютный огонь домашнего очага,
когда за окнами бушует метель и беснуется северный ветер. Ветер
дальних странствий, который не дает людям покоя. Во всех мирах и во
все времена.
Не знаю, сколько я провалялся. Может, сутки, а может, неделю. В
памяти мелькали какие-то скомканные эпизоды, обрывки, но ничего
конкретного. Помню теплые женские руки, которые приподнимали мою
голову, чтобы напоить. Отвар был горьким, но после него мне
становилось легче. Я проваливался в темноту снов, словно в бездну.
И спал. Без сновидений.