А замполита глодала старая обида на
чехов, которые почему‑то предпочитали верить своим продавшимся
мировому империализму лидерам, а не ему, советскому подполковнику,
а заодно и на тех неустойчивых типов, которые после общения с
чехами начинали задавать неправильные вопросы.
Зато сейчас… сейчас перед
Бубенчиковым открывались такие перспективы, что прямо дух
захватывало. Он понял это, едва майор Кобзев пересказал ему
увиденное в деревне. Перед ним лежала погрязшая в феодальной
дикости, раздробленности и невежестве страна… даже не страна, а
мир, целый новый мир, и именно он, генерал‑майор Бубенчиков,
принесет в него ту самую ленинскую искру, из которой впоследствии
возгорится… возгорится…
БТР нервно дернулся и замер.
Замполит сморщился. Он не любил,
когда его сбивали с мысли.
– Что случилось? – грозно
осведомился Бубенчиков. – Почему стали?
– Со второй машиной
проблемы, – отозвались из водительского отсека.
– Серьезные?
– Ах… извините, тов‑ген‑майор,
неизвестно. Заглохла и стоит посреди дороги, как…
Бубенчиков задумался. Техника в
группировке ломалась постоянно – и не только из‑за специфики
местных условий. Несмотря на строжайший приказ укомплектовать части
ограниченного контингента самым лучшим, многие командиры, похоже,
просто увидели очередной шанс избавиться от подлежащих списанию
единиц.
– Объехать можно?
– Так точно.
– Продолжайте движение, –
распорядился замполит. – И передайте – если в течение получаса
не починят, пусть вызывают вертолет.
– Есть, тов‑ген‑майор!
Пейзаж по эту сторону гряды отличался
от привычной Бубенчикову непролазной чащобы вокруг лагеря. Узкая
дорога петляла мимо поросших соснами холмов, то пронзая заросли
шиповника, то вылетая на широкий луг. Потом над БТРом сомкнулись
вдруг ветви боярышника, образовавшие тесный коридор, и так же
внезапно расступились, открыв взгляду россыпь домиков, окруженную
разноцветными лоскутами полей.
БТРы выскочили на то, что с натяжкой
можно было счесть за деревенскую площадь, и затормозили, окутавшись
пыльными облаками.
Выскочившие десантники образовали
вокруг них цепь. Двое последних помогли выбравшемуся на крышу
старшему лейтенанту втащить туда же Бубенчикова и Леву, а затем
вытащили из БТРа и развернули спешно изготовленный на базе
кумачовый транспарант. Надпись на нем была исполнена эвейнскими
рунами, которые показал Леве друид Тауринкс, и означала, как
казалось переводчику, «Слава трудовому эвейнскому народу».
(Бубенчиков поначалу хотел написать «Земля – крестьянам, власть –
Советам», но его кое‑как отговорили.) Бедность словарного запаса
могла и тут сыграть с Левой злую шутку – то, что получилось у него
в результате, иначе как издевательством назвать было трудно, –
если бы Тауринкс не забыл упомянуть, что в эвейнском, как и в
большинстве языков, не обзаведшихся собственным алфавитом, а
перенявших чужой, правописание изрядно разнится с произношением. В
результате на транспаранте красовался старательно выведенный
бессмысленный набор рун.