Обри с Макроуэном переглянулись.
Глаза Макроуэна были полны облегчения – он, должно быть, ощущал
себя как помилованный на эшафоте.
– Будут какие‑то… особые
указания? – поинтересовался Обри тем особо невыразительным
тоном, который выработал специально для общения со злопамятным и
мнительным Дженнистоном.
– Для вас – нет, –
отмахнулся адмирал. – А вам, Макроуэн… можете обещать местным
жителям золотые горы. Но будьте предельно осторожны в беседе. И не
вздумайте признавать нашу вину там, где без этого можно обойтись.
Как говорит президент Картер – американцы не извиняются.
* * *
Лева Шойфет брел по деревенским
проулкам, зачарованно озираясь. О нем, казалось, забыли. Майор
Кобзев восседал на броне БТРа, точно улыбчивый будда, довольно
наблюдая за сценами братания солдат и местного прогрессивного
крестьянства и время от времени повторяя сидевшему рядом безмерно
гордому старосте Тоуру одно из трех заученных им к этому времени
эвейнских слов – «Хорошо!». Староста солидно кивал, отвечая
«Хорошо!», и по временам покрикивал на излишне разошедшихся
односельчан.
Прежде Леве никогда не приходилось
бывать в деревне. Даже в колхоз «на картошку» его почему‑то не
посылали – сам он никак не мог для себя решить, то ли правда по
состоянию здоровья, то ли потому, что еврей. Поэтому все для него
здесь было ново и неожиданно, как московские улицы – для папуаса,
только что принятого в институт Дружбы народов.
Далеко от площади Лева старался не
отходить, и получалось, что движется он по кругу, то выныривая в
веселую толпу вокруг БТРов, то вновь отдаляясь. Его поражало,
насколько не похожи друг на друга могут быть дома, построенные, в
сущности, по одному проекту, – одни больше, другие меньше,
одни сияют чистотой, другие, те, что подальше от площади, порой
чуть не до окон вросли в землю.
Постепенно за странным пришельцем
увязалась целая компания. Первой оказалась дворняга, похожая на
гибрид немецкой овчарки с лайкой, – выбежала из подворотни,
деловито обнюхала Левины руки и, к великому его смущению, пах и
побежала следом, часто‑часто размахивая хвостом. Видно было, что
псина не обидит и мухи, но Лева все равно косился на нее опасливо –
собаки его не любили, как, впрочем, и кошки и прочая домашняя
живность до хомячков включительно, – вероятно, расхлябанные
Левины манеры не внушали доверия всему живому. Когда Лева
остановился, чтобы приглядеться к резьбе на оконных рамах – ему
показалось, что нечто похожее он видел в каких‑то трудах по
кельтской культуре, – псина села рядом и требовательно, с
привизгом гавкнула. Переводчик покорно поплелся дальше.