– Ну, чаво?
Фигура, только что маячившая перед домом, необъяснимым образом пропала; собаки неожиданно стихли, и лишь где-то в отдалении одна продолжала жутковато подвывать. С полминуты мы напряженно всматривались в темноту за окном; безмолвие, словно ртуть, затопляло пространство, но меня все никак не оставляло ощущение некой необратимой перемены, произошедшей в природе.
Мы поднялись в шесть утра и отправились по холодку месить раствор. Мне почему-то запомнилось, как быстро роса промочила мои кроссовки на тех десяти метрах, что мы прошагали от дверей до незаконченного бассейна. Дойдя до цементной кромки, оба замерли, как соляные столбы; на дне котлована лежали, странно желтые среди бурого пятна крови, мощи «папы Термоса».
– Это он, тогда, ночью, – выдавил я, едва ворочая челюстью; Витька захлебнулся воздухом и побежал в дом.
Через минуту кругом было уже полно народу; все что-то бормотали, спрашивали, какая-то женщина периодически истерично взвизгивала; возглавлял подобающее такому случаю камлание Витькин экстрасенс – хозяйкин хахаль. Он особенно часто хватал покойника за пульс и, явно претендуя на определенную степень родства, выкрикивал:
– Костя! Костя! Костя, ты слышишь? – хотя что-либо более мертвое, чем бывший «папа Термос», придумать было трудно: глотка у того была буквально разодрана от уха до уха.
Последней к месту событий явилась новоиспеченная вдова. Она прибыла, зябко кутаясь в чрезмерно откровенный халатик, и, взглянув на останки супруга, безапелляционно фыркнула:
– Собаки его, что ли, грызли?
– Нет, Лилиан, это не собаки! – взвизгнул со дна бассейна обер-шаман. – Это вампир! Вампир! – он обвел нас черными дымящимися глазами. – Я вижу, я чувствую эманацию зла, – пальцы его выкинутых вперед рук зашевелились, защупали воздух. – Вот! Вот! Он не ушел! Он вернется! Он здесь! Нет! Нет! Уйди! – Матвей Габриэлович отшатнулся и побледнел, загребая воздух руками; я почувствовал, как у меня поднимаются волосы и бегут по спине мурашки, и тут Витька толкнул меня в бок локтем:
– Смотри, у нее под халатом нет ничего! – среди всех этих страстей-мордастей мой напарничек, оказывается, бессовестно пялился на молодую вдову, наряд которой вопиюще дисгармонировал с ситуацией.
– Ну, ты и гурман! – только и смог выговорить я.
Потом приехала милиция, и все пошло своим чередом. Смерть Тепляева-старшего при всей ее чудовищности представилась довольно прозаичной. У него была привычка самолично кормить сторожевых собак, и хотя трудно представить себе, с чего бы это он отправился на эту забаву среди ночи абсолютно голый, но скопленные им капиталы давали право на некоторые бзики. Юная вдова его подтвердила, что перед сном они немного погуляли в саду, потом она пошла в дом и приняла душ; так как очень устала, то уснула сразу и дрыхла беспробудно.