Степаныч курит молча, разглядывает меня исподволь с интересом. Я вижу краем глаза, что его лицо вдруг становится серьезным, почти непроницаемым, но когда мы встречаемся взглядом, он сразу начинает улыбаться во весь рот, молоть чушь, и чеканить «от-так, от-так».
А я стою с деньгами в руке и, улыбаясь, гляжу на Степаныча. Теперь ясно помню, как снимал эти деньги в банке, как девушка с недоверием поглядывала на меня из-за толстого стекла, и свое отражение в нём. В ней, на ней… Мое отражение, непохожее на теперешнее в зеркале купе. И еще на кого-то она поглядывала. На кого-то рядом со мной. Я пытаюсь вспомнить, как выглядел тот, второй, увидеть его в отражении, но с каждым усилием мозг пронизывает боль, и дохлый номер вспоминать. Лучше не пытаться, не хочу.
– А документы?
Свободной рукой я шарю по задним карманам. Нет, там пусто. Я пожимаю плечами. Степаныч вскидывает лицо к потолку и начинает ржать:
– Ну ты, ну вы… Это вот так теперь ездят. От-так. Да? Ни сумки, ни паспорта, только охапка денег в кармане. От-так. Может ты тоже вахтовик. Только странный какой-то вахтовик.
Я тоже начинаю смеяться.
– Да спрячь ты бабло, вахтовик. От-так.
Степаныч бросает бычок, топчет ножищей, и носком ботинка выкидывает на ступеньки под облупленную дверь. Потом лезет куда-то за спину, щелкает замком и выдергивает из-под живота сумку на ремне, поясную барсетку. Он шаркает молнией на переднем кармане, вынимает из нее свой паспорт, а барсетку протягивает мне.
– На, положи свои деньжищи, и футболку вынь из штанов, от-так, че ты, как я не знаю, у меня даже сын-шкет так не ходит, в заправленной футболке, от-так, и не видно барсетку.
Мне кажется, он питает ко мне отеческие чувства. Он снова подходит вплотную и вытягивается в струнку, дышит в лицо:
– Мои деньги дома, на карточке. От-так. Так что, если ты из этих, не рассчитывай.
Из кого из этих? Я молчу, и улыбаясь смотрю на него.
Он тоже начинает улыбаться, потом смеяться и снова становится добродушным сутулым толстяком с кулаками-подушками. Я показываю на пачку сигарет, Степаныч выуживает одну мне и сам закуривает вторую. Сначала я закашливаюсь, слезы из глаз. Степаныч трясется от смеха «не куришь, ну ты странный бандит», но я упорно втягиваю в себя дым и чувствую, как голова туманится и все качается сильней. Потом поезд останавливается, но тамбур продолжает качаться, и прямоугольники окон и плиток на полу выгибаются ромбами.