Истекала вместо крови молоком…
Настало утро, и новые палачи пришли за святой девой, чтобы вести на новый суд. Когда Татиану вели по Риму, по толпе прошел ропот: «Смотрите, она улыбается! На ее теле нет ран! Или вовсе не били ее в храме и на площади?!»
Ульпиан ждал узницу на площади – он сам взялся судить непокорную при всем народе. Озаренная внутренним светом, без малейших следов побоев, Татиана предстала перед неправедным судом. Ульпиан ждал кровавого представления и начал с надменной шутки:
– Ты совершенно здорова, девица, благодари за исцеление богов! Принеси им щедрые жертвы, я готов дать тебе время одуматься! Вчера ты была не так хороша: боги заботятся о тебе, несмотря на твою строптивость.
– Твои боги слепы, префект. Бесчувственны и слепы, как ты. Потому что сотворены тобой или такими же бездушными людьми. Если бы ты не был ослеплен, увидел бы Христа – Единственного Целителя, стоящего здесь. Но кажется, ты недостоин видеть Его, господин.
Это был вызов. Ульпиан пришел в бешенство. Он приказал обнажить святую деву. Этот способ поругания был излюбленным в языческом мире. Так и святую Варвару раздевали донага, чтобы она стояла обнаженной перед толпою. Святые девы не могли представить подле себя и одного мужчину, а выставлялись на поругание многих мужчин – это было для них настоящей казнью.
«Хотели бросить тебя на поклонение идолам, когда привели тебя в судилище и мучением предали беззаконным язычникам. Ты же явилась здоровой и целой: лицо твое было светло и радостно, и страх объял судию нечестивого, повелел снова и снова предавать тебя горьким мучениям; тебя же охраняли Ангелы, служители Бога, поющие: Аллилуия» (Кондак 7).
Кожу святой Татианы приказали изрезать острыми лезвиями. Лезвия блеснули в воздухе и опустились на белую как снег кожу… Но палачам не суждено было кощунственно насладиться видом крови – не кровь, а молоко потекло из ран, и воздух наполнился благоуханием! Это Дух Святой, которого была исполнена Татиана, растекался в воздухе, источая святое миро:
«…когда раны твои истекли вместо крови молоком, и тело твое, обнаженное для мучений и иссеченное ножом, источило благоухание…» (Икос 7).