Побультыхался и там, и сям, забыв о высоких принципах и заложенной самим же собой римской традиции, которая с позавчерашнего дня должна была уже стать исконной и вседержавной (пусть и особым Эдиктом пока не закреплялась). Понырял, зажав нос. Затем, встав на ноги (бассейны были неглубокими, с головой не скрывали), всё равно поотплёвывался. Порасслаблялся. Ух, хорошо! Благодать Божья, хоть и земная!
«И какой же араб не любит быстрой езды… эээ… настоящей римской бани с парилочкой… пусть даже и без берёзового веничка, которым можно нещадно и от души похлестать по наследию мрачных времён! Эх, лупить так лупить, что есть мочи, любить так любить, стрелять так стрелять… Ну, теперь я в который раз чист и свеж, как слеза ребёнка! – самодовольно подумал мужчина, выбираясь из тёплого бассейна и поглаживая своё изрядно похудевшее за последние три дня брюхо, на котором из-за похудания местами появились дряблости. – Скоро снова стану строен, как молодой кипарис! Как Аполлон, будь он неладен, этот языческий Бог!»
Филипп, залпом опорожнив прямо из горлышка пол-амфоры фалернского, прилёг на лежак, стоящий у кромки успокоившейся воды, и… опять стремительно повалился в сон. А повалившись, туда провалился.
*****
Император спал и грезил.
…Филиппу опять снится, как в конце лета 247 года нашей эры он возвращается в Рим, торжественно встречаемый жителями и как Карпийский, и как Германский Величайший. Как победитель. Как триумфатор. Поскольку прежде август уже побывал (не потеряв этот статус) Парфянским и Персидским Величайшим, то, следовательно, теперь он уже четырежды таковой: в простой превосходной сравнительной степени прилагательного. Не столь уж и нескромно, если вспомнить, что в истории Рима Величайшими императоры, даже никого не победив, могли становиться по нескольку десятков раз кряду.
– Ave Caesar! Да здравствует император! Ave Augustus! – повторяясь, оголтело кричат не только убелённые возрастом старухи, достопочтенные матроны и прелестные юные девы, но и седые деды, и отважные мускулистые мужчины (плюс трусоватые хлюпики), и желторотые безусые юноши.
Все бросают в воздух не только чепчики, но и прочие головные уборы: у кого какие есть; а те, у кого нет никаких, подпрыгивая, по старой доброй привычке исступлённо изображают подкидывания.