– Конечно! Ты моя девочка… – Полторашка крепко обнимает меня. – Еще что-нибудь?
Я качаю головой, всхлипнув от обиды, свободы и счастья.
– Тогда я должна тебе кое-в-чем признаться, – Полторашка виновато смотрит на меня.
– Историю про маму я уже слышала, – улыбаюсь я, но понимаю, здесь явно не до смеха.
Надо сменить рингтон с этого писклявого на «Раммштайн» или на «Полет шмеля» какой-нибудь…
Сложно угадать утреннее настроение. Хотя, что тут угадывать. Вид на Нижний Новгород из окна облезлой хрущевки Сормовского района ужасен под любую музыку в любое время. Хватаю мобильник: «ААА!» – безумная боль простреливает кисть.
– Ты чего шумишь? – в проеме комнаты появляется среднего роста сухопарый мужчина.
– А ты чего так рано встал, пап?
– Последнее время совсем не спится, – признается отец, присаживаясь рядом на диван.
– Препараты принимал?
– Принимал-принимал. Что у тебя с рукой?
– Как будто защемило.
– Перевяжи эластичным бинтом. И не нагружай, – пошлый контекст считывается по его ухмылке. – В аптечке есть. Завтракать будешь?
– Ес, – я улыбаюсь отцу, а самому хочется выть. И не только из-за руки.
– Пойду лягу. Чего-то тяжело. Завтрак на столе, – папа кладет ладонь на мою голову, на миг прижимается к ней лбом, словно передавая мне немного своей заботы и тепла.
Отец был резан и не раз. Так сложилась его судьба. Началось, думаю, с перерезанной пуповины, потом резал вены от неразделенной любви, после налетел на нож в разборке с ворами , а затем его резали хирурги – опухоль. И теперь вот он снова оказался под ножом – новая онкология оказалось злее. Так вот всю жизнь на острие. Оттого, думается, отец все особенно тонко чувствовал. Еще полгода назад этот старик с высушенным лицом выглядел иначе, подмигивал девятнадцатилетним девчонкам и давал фору всякому на любовном поприще. Но шесть месяцев изнуряющих операций, терапий и восстановления состарили его лет на тридцать. Некогда густая шевелюра поредела от химии и облучения. Психанув, недавно он состриг эти остатки до белого черепа. Кожа пожелтела.
Грохот сверху, как по часам – соседи никогда не вели спокойной жизни. И утро всегда начиналось с их истерик, скандалов, боя посуды, стука падающих стульев.
Верзилу-соседа вечно что-то не устраивает. Он живет с заранее запасенным раздражением на все.