А время было неспокойное. Совсем замучили крестьянство: насильственно заставляли работать в госхозах на положении наемных рабочих. По первому требованию властей они обязаны были бросать свое хозяйство и везти дрова в город и на железнодорожную станцию, расчищать снег, перевозить солдат и чиновников, выполнять прочие повинности по распоряжению местных властей. Не этого ожидали крестьяне от новой власти, чувствовали себя униженными. Свое хозяйство уходило в запустение. Крестьяне сначала возмущались, а потом организованно восставали против такого бесправия.
16 февраля 1920 года деревенским мужикам вновь было приказано отвезти дрова на железнодорожную станцию. А это ни много ни мало – пятнадцать километров туда и столько же обратно, да груженые сани. Пока вернется обратно, вновь ничего не сделаешь в своем хозяйстве. Мужиков прорвало: «А кто наших детишек согреет?», «А кто нас кормить будет, если для своего хозяйства времени не остается?», «Мы и без города проживем!», «Нам кататься в поездах некогда!», «Пусть горожане приезжают к нам и трудятся вместе с нами».
Местная власть приказывала прекратить забастовку и незамедлительно приступить к выполнению приказа из уезда.
– Холоп! Прислужник! Тебе бы только выслужиться перед уездным начальством, а на нас наплевать, – негодование мужиков выходило за пределы разговора, пусть даже слишком возбужденного.
– Или сейчас же загружаетесь и везете дрова, или… – Максим Давыдович не успел договорить: толстый ком снега залепил ему рот. В толпе засмеялись. Волостной глава побагровел, очистил рот и лицо от снега, посмотрел на своих обоих помощников, стоявших на полшага сзади него и тоже улыбающихся, одарил их таким взглядом, что те сразу стали меньше ростом, потом бросил свой свирепеющий взгляд на мужиков. – … или вам же хуже будет, – медленно закончил он прерванную фразу.
– И этот сивый мерин еще угрожать нам будет! – вырвалось из толпы. – Давайте-ка его поучим, как говорить с трудовым народом, – пятеро мужиков двинулись на крыльцо Совета. Началась драка. Была пущена кровь с обеих сторон, но до зверского избиения дело не дошло. Пусть говорят, что темное мужичье, неграмотное, но оно не было жестоким, всегда помнило: лежачего не бьют.
– Ну, помяли маленько, проучили, очухаются и согреются в Совете, там у них всегда тепло, – мужики расходились по своим дворам.