Лаврентий, синюшный, как мертвец, запихивает трясущиеся руки в рукава и отвечает:
– Не. Я раньше помру. Жена твоя так сказала.
– Не слушай бабу, она в отчаянии сболтнула.
Егор вспоминает жену. Так и стоит пред глазами её лицо, когда она, обезумевшая от горя, бежала за машиной. Наворачиваются слёзы. «Надо б вытереть: заметит кто. Да только кому сейчас есть дело до моих слёз?» – думает Егор. В этот момент кто-то тихо его толкает в бок сзади и всовывает под мышку телогрейку.
– На вот, держи, – тихо доносится голос из-за спины. – Да не оборачивайся ты, дурень. Держи, говорю, потом сочтёмся.
Егор узнаёт Тёмкин голос. Лаврентий осторожно оборачивается. Увидев убийцу диакона, от неожиданности он спотыкается, вскидывает руки в стороны и летит, как пикирующий самолёт, на впереди идущего. Ослабленный человек падает, а Лаврентий сверху накрывает его своим костлявым телом.
– Вот идиоты, – тихо шепчет себе под нос Тёмка и потихоньку даёт задний ход к своему месту.
Неразбериха настораживает охранников. Они останавливают колонну, и, понимая, что голодные, измученные дорогой люди прошли много, дают время на отдых. Егор и Лаврентий начинают согреваться. В кармане телогрейки лежит кусочек хлеба. Егор нащупывает его и думает: «Вот пройдоха. Что же он потребует взамен? Не могу есть, когда вокруг все голодные. А начнёшь делиться, люди передавят друг друга», – думает Егор и бережно сжимает хлеб в кулаке.
Лагерь
Более двадцати километров остаются позади. Колонна медленно тянется через тюремные ворота, наверху которых написано: «Дадим рекордные планы!» На вышке стоит постовой. Он смотрит, как измученные люди еле переставляют ноги. Кого-то ведут под руки. Вереницу замыкают женщины.
Всех выстраивают в две шеренги напротив длинного барака и начинают перекличку. Пересчитывают. Начальник лагеря в военной форме громко зачитывает распорядок дня и правила поведения в исправительном учреждении. Егор пытается вникнуть в речь, но вместо этого его мозг улавливает лишь отдельные слова. Ноющая боль в спине после удара палкой отступает, а на смену ей приходит ощущение, будто железный штырь с шипами всадили ему в позвоночник и теперь прокручивают при малейшем движении руки или ноги. На секунду ему кажется, что это даже хорошо, потому что отвлекает от самых страшных мыслей – мыслей о голоде. Егор вспоминает, как в 1932-м голодные люди теряли рассудок, превращаясь в животных. «И на что только не способен голодный человек!» – думает Егор и засовывает руку в карман. Нащупывает хлеб.