О, Вечеря эта, почти нереальна,
В бокалы кровавые перетекла!
Стою, шея голая, в тряпках сверкальных,
Глотнула, а мне б закусить, все дела,
Деручую водку, в морозы, как надо,
Художники любят, и воблу потом,
А может, селедку из Райского Сада,
Табак до надсада и жирный залом!
Отец, ты со мною, быть может, и выпьешь.
Как ты очутился на сем корабле?
Отец, нарисуй, как отсюда ты выйдешь
На дальней, святой, безымянной земле.
О, ты на палитру и дуешь и плюешь!
О, жирный мазок – угощение всем…
Всемирный Потоп ты еще намалюешь,
Голгофу – потом,
и потом – Вифлеем.
…я на коленях перед измазанным краской тобой,
голова достает тебе до колена.
Я всего лишь – часов твоих морской смертный бой,
Дочь твоя, еще чуть, и святая Елена.
О, все вру, я грешница везде, вокруг,
Справа, слева, впереди и снизу.
Я руками образую спасательный круг.
Не узрит ни одна корабельная крыса.
Ты утек давно. Венецьянской лазурью – навзрыд —
Твое имя на мраморе, изгрызенном днями.
Так зачем тут плывешь один, и свеча горит
У мольберта, а знаешь, что станет с нами?
О, не знаешь… Отец! не знаю и я.
Я однажды выйду в бурю из поденного плена.
А сегодня я одна, видишь, на стальной лодчонке
твоя семья.
Моя детская головенка достает тебе до колена.