И однако, я собирался пойти. Действительно собирался. Я хочу сказать, это работа, пусть в этом случае грязная работа, но ее нужно делать. До начала оставалось немного времени, вот я и заглянул в «Рико», чтобы пропустить пару стаканчиков, а там сидел этот сукин сын Джон Рис Пендрагон[2]. Господи, как я ненавижу этого парня. Мерзавец ездит по всему миру, всегда освещает какую-нибудь войну или скандал, берет интервью у всех, начиная от Генри Джеймса и заканчивая Джоан Кроуфорд, а тех, кто между ними, я не упоминаю. И этот сукин сын ненавидит меня. Думает, что я – низшая форма жизни.
«Откуда ты, черт побери, выполз, Джимми? – спрашивает Пендрагон. – Решил залиться галлоном вина, чтобы проспать всего Шекспира?»
Я предложил ему совершить неприличное деяние с овцой, но он лишь рассмеялся. Сидел с брюнеткой, блондинкой и рыженькой, и как обычно, прекрасно с ними ладил. Этот парень всегда пользовался невероятным успехом у женщин. Никак не пойму, как у него это получается и что они в нем видят. Я знаю, что ему уже никак не меньше семидесяти, но брюнетка, самая красивая из всех трех, вроде бы начинает проявлять ко мне интерес, да только Пендрагон что-то им говорит, они смотрят на меня и смеются, так что мне понятно: рассказал обо мне какую-нибудь гадость.
Я, конечно, соображаю: если хочу увести брюнетку, лучше подобраться к ним поближе, что и делаю. Все три женщины – ослепительные красотки, вот я и говорю: «А вы, дамы, часом, не актрисы?» И, разумеется, они актрисы. Точнее, танцовщицы, безработные, естественно. И им говорю: «Я – Джеймс Профит, знаменитый театральный критик», – и мои слова производят на них впечатление. Они спрашивают, иду ли я этим вечером в театр, вот я и говорю, что должен идти на балетный концерт, сольник этой старой, вышедшей в тираж когтеобразной стопы. Пендрагон смотрит на часы и говорит, слушай, а не пора ли тебе топать в театр, дружище? Шоу вот-вот начнется. Но чем больше я выпиваю вина, тем лучше выглядит брюнетка, да и две другие тоже, поэтому я говорю: «Черт, Пендрагон, мне совсем не обязательно идти туда. Я и так знаю, что там будет». И я красочно описываю им, как эта жирнозадая старуха будет ползать и спотыкаться на сцене, словно королева страусов, а в конце ее сбросят головой вниз с башни, а это моя любимая часть, потому что всегда есть шанс, что она не попадет на маты и сломает свою тощую шею. Девушки так смеются, что я даже боюсь, а не подпустили ли они в трусики, прикасаются ко мне, их волосы летают у моего лица. Боже, как сладко они пахнут. Пендрагон вновь указывает на часы, и я говорю: «Не пытайся избавиться от меня, Джонни. Черт, я напишу эту чертову рецензию, и не появившись в театре». Он говорит, что мне это с рук не сойдет, я предлагаю ему поспорить на двадцать баксов, что все у меня получится, и он говорит: «Заметано».