Нечего и говорить, что сговор прошёл без сучка и задоринки; и, при общем согласии, условились на Ореховый Спас устроить смотрины жениха и невесты. По такому случаю Игнат Ильич выставил прихваченную с собой четверть казённой водки, а Кузьма Никитич с Александрой Васильевной накрыли стол с угощеньем.
Быстрой тройкой с колокольчиками не бежит – летит время, оставляя в памяти зарубки событий, будто верстовые столбы позади легконогих коней. Вот и день смотрин вступил в свои недолгие права. С рассветом всё семейство Стефановых было уже на ногах. Невеста и вовсе проснулась среди ночи и больше уж заснуть не могла – щемило сердце, душа от тревожных чувств не находила покоя. Да разве могло быть иначе? Ведь сегодня она впервые увидит своего будущего мужа. Каким он окажется? «Кабы за Прошу просватали, я б тогда не тревожилась, – думала Евдокия, – вон он какой: статный, кучерявый, востроглазый, а когда обнимет да поцелует – дух прихватывает… Да… Чо ж, значит, не судьба! Делать неча! Родительская воля – воля Божья! Ладно, лишь бы не урод какой, а там, как люди бают, стерпится – слюбится».
К смотринам как следует подготовиться – дело хлопотное. Жениха-то приедут показывать, считай, всей ближней роднёй. Помимо родителей обязательно со стороны жениха будут два брата, обе сестры, невестки – жёны братьев, зятья – мужья сестёр, мать и отец крёстные, да со стороны невесты народу будет как бы не побольше. Застолье по случаю смотрин исстари устраивалось в родительском доме невесты. Попотчевать гостей следовало не скупясь, щедро. Посему первым делом Кузьма Никитич озаботился мясом: завалил и освежевал баранчика-валушка: подвесил тушу к крюку, вбитому в балку-матицу наполовину крытого скотного двора; медленно, аккуратно подрезая ножом, стянул тёмно-серую шкуру; в большой медный таз, взрезав брюшину, вывалил бараньи кишки, которые, будучи промытыми в проточной речной воде и зажаренными на огромной чугунной сковороде в русской печи, станут всеми любимым мясным лакомством. Остальную требуху, ценную для семейной кухни, но не потребную для предстоящего застолья, бросил в ушат. «Не забыть потом приказать снести в погреб», – сделал себе отметину в памяти рачительный хозяин. Тушку освежёванного валушка снял с крюка и на дубовой скреплённой железными обручами колоде порубил разделочным топором на подходящие куски, сложив их потом в другой таз, размером никак не меньше первого. Малость притомившись, Кузьма Никитич решил отдохнуть да заодно покурить. Присел на ступеньку дворового крылечка; достал кисет из бокового кармана фуфайки, положил рядом; из внутреннего кармана вытащил сложенную узкой книжкой газету, оторвал листочек; ловко пальцами свернул гильзу папироски-самокрутки, прозванную людьми с воображением за характерный излом «козьей ножкой»; неспешно набил самокрутку душистым табаком-самосадом, прикурил и с наслаждением затянулся голубоватым горько-сладким дымком. Посидел так немного, вспоминая прожитые годы, да и дальше дела делать. Теперь надо было заняться гусями. «Одного, гляди, не хватит, – сам себе сказал глава семейства, – а двух будет в самый раз…»