– Летом тут яблоку негде упасть, – посетовал Теодор, когда мы подошли к оранжерее.
Двери были распахнуты настежь, и оранжерею, пусть и утратившую свежесть и новизну, которая была ей присуща в Средизимье, заполонили посетители: с любопытством рассматривая экзотические растения, они восхищенно ахали, читая составленные Теодором таблички.
– Верно, – кивнула я. – Но я рада, что твои усилия не пропали даром. И даже не возражаю, чтобы люди толпились здесь всю следующую зиму. Зимой тут бесподобно.
– Не будь я создателем этого сада, я бы с тобой согласился, – усмехнулся Теодор. – Однако зимой цветы кажутся порождением волшебства, а не плодами рук человеческих. А колдовство – больше по твоей части.
Мы миновали оранжерею.
– Я знаю одно укромное местечко, – по секрету сообщил мне Теодор.
Строгая геометрия садов сменилась лесистым парком, и группка отдыхающих, устроивших пикник, оторвалась от еды, чтобы посплетничать о нас. Я низко склонила голову, пряча зардевшееся лицо под широченными полями оплетенной шелком шляпы. Теодор же, бравируя благородством, приподнял в знак приветствия эбеновую тросточку.
– Сюда.
Мы свернули на узкую тропинку из дробленого ракушечника, ведущую к лесу.
Я приподняла юбки, чтобы не зацепиться за выпирающие из земли корни деревьев. Я не могла похвастаться знанием садов, хоть и провела в них бессчетные часы. По большей части все эти часы прошли в оранжерее, где Теодор, сбросив плащ, а я, нацепив фартук, пересаживали молодые деревца или подрезали розы. Так Теодор спасался от изматывающих дрязг и сутяжничества, царящих в Совете дворян. Я никогда не разделяла его страсти копаться в земле, однако работать бок о бок друг с другом казалось мне вполне естественным и правильным. Глядя на траурные каемки под нашими ногтями, я на краткий миг забывала, кто из нас – из высшего света, а кто – из народа.
– Ах, как же тут тихо! – произнес Теодор.
Мы взобрались на вершину холма и очутились на безмятежной лужайке. Склоненные ветви деревьев рассеивали дневной свет, отбрасывая затейливые, безостановочно движущиеся тени на чистую гладь пруда, что раскинулся посреди полянки. Вода из пруда каскадом переливалась в расположенный ниже водоем, тот сливал свои воды в следующий, и так – до самого низа, туда, где росли ивы, лениво купавшие в воде свои золотистые руки-ветви.