Удалось сделать при помощи таких же завистливых бездарей, пауков от науки, как и он сам. Наука действительно бывает похожа на сборище пауков, ведущих человечество не к прогрессу, а к невиданной катастрофе. Есть люди, работающие на созидание, а есть учоные, работающие на разрушение. Однако тут был всего лишь частный случай, иллюстрирующий общую закономерность…. Закономерность полной безнравственности современной науки.
Наш профессор, как я уже упоминал выше, был весьма гордым человеком; обозвав своих коллег бездарями и тупицами, он хлопнул дверью и навсегда исчез из Сорбонны. Первацельс был, разумеется, прав, однако, и характер у него был, резким, как горький перец.
Вместе с ним пропал и таинственный беглец или каторжник… по имени Кармог, и предполагаемый Философский камень в виде безсмертного порошка проекции, о котором мы тогда так ничего и не узнали от своего любимого Учителя.
***
…А ещё ранее, вскоре после злополучного визита Кармога, странное чувство овладело мной, истоки которого я никак не мог понять. Если сказать проще, услады Катарины и любовь к ней, если это вообще можно было назвать любовью, стали мне казаться какими-то пресными и нереально глупыми и тупыми. Два тела, словно две змеи, сливались на короткое время в одно, а затем наступало почти мгновенное разочарование в этом мнимом и фиктивном физиологическом единстве. У меня точно наступало это охлаждение, думаю, что и у Катарины тоже, потому что после наших встреч на неё почти всегда нападала икота и зевота…
Каждый из нас хотел лишь что-то получить в этом бешеном соитии, именуемом всеми людьми любовью, которое было каким-то нелепым и неполным. Мне стало в этих отношениях чего-то катастрофически не хватать. Но чего?! Словами я не мог объяснить, но чувствовал, что из паутины моих отношений с Катариной пришло время выбираться, чего бы это мне не стоило.
Трудно назвать это моё чувство охлаждением эмоций, простите бедного бакалавра за тавтологию образов и их понятий, но лучшего определения дать мне будет весьма затруднительно. Да и не поэт я по определению, а так, будущий литератор средней руки, которому всё же есть о чём поведать миру…
Катарина мне стала постепенно безразлична, и я стремился с ней видеться как можно меньше, и меньше вспоминать о её лощёном и гладком смугловатом теле, отчасти напоминающим тело молодой, но уже хорошо объезженной кобылицы. Но окончательный разрыв произошёл лишь после ухода Первацельса, когда у меня наконец открылись глаза на происходившее на кафедре, да и в самой альма-матер.