В комнату вошел Леха с пивом. Лицо его светилось радостью, как это бывает обычно у любителей перед предстоящей выпивкой.
– Чик Корреа… Музон – колбаса! – Эдуард сделал громкость на полную и забил воображаемыми палочками по барабанам. Басы забухали, высокие засвистели, любезничавшая на перилах балкона пара голубей-гомосексуалистов в панике разлетелась.
– Охренел, Эд! Убавь… Соседи же…
– Какие соседи? Толян на работе. Матвеевна у глазка дежурит. А других я не знаю и знать не хочу, – ухмыльнулся барабанщик, тем не менее слегка убавляя громкость.
– Переливать будем?
– Давай.
Леха стал, беря пакеты по очереди, обрезать у них углы и сливать пиво в банки.
– Обэхээсэса на них нет! – возмутился он, когда закончил, показывая на едва полные емкости. – Покупали двенадцать, а получилось девять.
– Пойдем обратно отнесем, – нарочито серьезно предложил Эдуард.
Оба заржали, вспомнив, сколько вынесли, когда два часа стояли на жаре в очереди.
– Может, тогда хотя бы неразбавленное? – предположил приятель.
– Это вряд ли. Пены совсем нет. Может быть, тогда хотя бы кипяченой?
– Ага, жди…
Леха сбегал за кружками, поставил их на стол и налил по полной. Они чокнулись и жадно припали к прохладной влаге.
– А-а! Клас-с-с-с! – Допивший кружку до дна Леха вытер рот ладонью. – Пиво – моя религия. Ну и телки, конечно.
Эдуард, за это время осиливший только половину, оторвался от кружки и скривился:
– Хм… Это пиво, что ли? Моча. Вот мы с Малофеевым голландское пили… Баночное. – Он с почтением показал на синюю жестянку на шкафу. – Вот это, чувак, пиво! – Поцокал языком. – Пена мелкая, белая. Стояла, наверно, полчаса… Вку-ус!.. – Он изобразил лицом и руками какой. – А крепкое… Мы вдвоем с одной баночки улетели, как зайцы.
– Понятно, фирма. Все бы отдал, чтобы попробовать, – облизнулся Леха, наливая снова. – А нашего зато много.
Они опять изрядно отпили и пошли с кружками на кухню.
– Да уж… Говорил же, на закуску надо было денег оставить, – почесал голову Эдуард, ощупывая голодным взглядом внутренности холодильника. Там стыдливо прятались по разным углам банка морской капусты, полпачки маргарина и одинокое грязное яйцо. В четвертом углу, нижнем, лежало что-то, завернутое в газету.
– А это что? – указал на него Леха носком ноги.
– Мумие.
– Что?
– Ну, говно такое мышиное. Мать им лечится. Несъедобное.