остатки неустроенной лесной жизни, мяла мышцы и гладила кожу. Её руки, грудь и живот касались тела Пётра.
Кровь приливала к голове и пробуждала в теле угасшие и
дремавшие силы.
– Ты, у меня ещё полетаешь, голубок, – усмехнулась
Вилма глядя призывно прямо в глаза Петру. Закончив
хлопотать над крепким, мускулистым телом, ножницами
подровняла его бородку и усы, отошла в сторону и оценивающе посмотрела на свою работу.
– Так-то, лучше, хоть в кавалеры записывай лесного бродягу! Рана твоя заживилась.
Отёрла тело жёстким льняным полотенцем, обрядила в
отглаженное и постиранное мужнино бельё, выбросив
Петровы исподники. Тот не сопротивлялся и покорно исполнял всё как малый ребёнок. В хорошо протопленном доме уложила на мягкую, взбитую перину застеленную белоснежной простынью, и укрыла толстым, стёганым, зимним одеялом, напоив настоем из трав несущих запахи лета. Согревшись и пропотев Пётр провалился, как в тёмный бездонный колодец, в забытьё. Радужные круги перед глазами сначала преобразились в звёздное небо чёрого бархата, а затем тёмное сознание родило сладостный сон, в котором ласковые руки матери гладили его лицо и перебирали мягкие, кучерявые, шёлковые волосы. А может, это был и не сон.
Проснувшись, когда за окном уже начало смеркаться,
Пётр ощутил прилив сил и дикий голод. Вилма хлопотала
накрывая стол. Запах светлого самогона второй перегонки
и мяса витал в доме. Вилма была уже навеселе.
– Вставай, голубчик! Пора и честь знать. Глянь, какой
румяный, словно сдобный калач! Давай подкрепимся; не
всё же моей водочкой дружков твоих ненасытных поить.
Глотки у них лужёные, а желудки ненасытные. Кто б меня
защитил от их ухаживаний? От них благодарности не
добьёшься, а под монастырь на кладбище могут подвести.
Чего ты к ним прибился?
Пётр выбрался из под одеяла, ступнями ощупал прохладный пол. Его отстиранная одежда лежала на табурете у кравати. Тихо, сам себе, под нос пробурчал:
– Кабы знать куда приткнуться?
– Носки вязаные натяни, да портки накинь, ужинать будем.
За окном моросил нудный, мелкий, осенний дождик,
навевающий тоску. Небо, затянутое тёмными тучами, укрывало ими землю, оплакивая уход тепла и предвещая
приход холодов. Холодно было и в душе Петра. « Скорее
бы эта волынка кончалась. Глупо цепляться за то чего не
не вернуть. Всем миром, что под белым флагом собрался,