Но болезнь ускоряла темп.
– Смотри, какая большая птица! – отвлекают меня от мысленной беседы.
– Это ястреб. Он парит над полем, караулит добычу.
– А сюда прилететь он не может?
– Эти птицы умны и не ссорятся с нами. Они всегда поодаль, но голода нет, и люди не целятся в них, а они не летят к домам.
– Сегодня ласточки низко.
– А знаешь, почему? Из-за мошек. У мошек крылья перед дождем тяжелые, их тянет к земле. Вот ласточки за ними и спускаются ниже.
– Что это у мошек с крыльями?
– Крылья впитывают влагу дождя.
– Так его еще нет!
– Перед приходом он посылает земле свое дыханье, и земля чует его будущую влагу.
– Получается, мошки умнее, чем птицы, раз первыми дождь чуют.
Да, думаю, но молчу. Порой тех, кто знает, съедают раньше.
И снова в мыслях я остаюсь одна с моим другом. С тем, который ушел дальше всех.
– Кому ты служил? – спрашиваю его я. – Ради чего отказался ты от друзей, во имя какой идеи прошел по головам? Помнишь, как мысленно тебе виделось, будто ты подходишь к тому, с кем в смертельной ссоре? Ты опускаешь свою руку ему на плечо, но лицо у тебя кривится от выброса желчи. «Прости», – говоришь ты хрупкому образу и понимаешь, что хотел бы еще раз убить того, кого представил себе.
Это случилось или там, за спиной, мираж? Ты убедил себя в том, с чем тебе легче жилось. Как признаться себе, что эта кровь, которую ты своими поступками пролил, была в спасенье? Где взять сил, чтобы простить главного обидчика – себя?
Это ад. Тот, другой, ненавидим, но он прощен и оправдан. И только себе ты не в силах простить раздора. Стыд выжигает твои глаза, и они отказываются видеть выход. Разве можно с обожженными глазами стремиться к свету? Нет, а у твоей души не осталось слез.
Они сказали тебе: «Прости себя», и твое горло разучилось глотать. Потому что ты так был воспитан, тебя с детства учили, что говорить о себе плохо – недопустимо.
– Я глупец! – сказал ты однажды и получил пощечину от отца.
– Не смей говорить о себе так! – отец был суров. – В нашем роду все умны!
С тех пор каждый свой шаг ты объяснял именно этим. Ты не слушал ничьих слов, отец оставался главным.
И вот тебе предстояло решить, кому сохранить верность. Но ты умер, потому что не смог выбрать между смертью и смертью.
И теперь, из смерти своей, ты слышишь мои слова. Теперь ты меня слышишь.