Во взорвавшейся кутерьме кто-то обязательно падает, через него перепрыгивают бегущие, кто-то, конечно, неловко на него наступает, каждый спешит в кубрик, а добежав до кровати, не может торжествовать, ибо впереди вторая половина дела – все снятое с себя аккуратно требуется сложить на табурет, заправить портянки, ровненько обмотать вокруг голенищ сапог, и только после этого улечься на скрипучую кровать. Но и после этого расслабляться не стоит – обстоятельство, что кто-то уложился вовремя, вовсе не означает, что успели все. А раз не успели, то процедура повторяется: внимание, рота, подъем! И все сначала много-много раз, до тех пор, пока за 45 секунд не отобьются все.
Наконец, кажется, получилось, успели все, все улеглись. Дежурный проходит по кубрикам, смотрит, ровненько ли стоят табуреты, правильно ли заправлено обмундирование. Нет, неправильно. Обязательно кто-то найдется. Рядовой Удод не успел снять сапоги. Его голени, паренек он довольно тучный, слишком толсты, чтобы отбой стал для него простой процедурой. И вот он скачет на одной ноге у кровати, пытаясь стряхнуть с другой сапог. Сержант подходит к нему и какое-то время тяжелым взглядом смотрит на его старания. Молодой от этого еще больше паникует. Подойдя вплотную, почти в самое ухо взводный кричит:
– Отбой, солдат! Отбо-о-ой!
– Ну, так… с-с-сапоги… это… снять не могу.
– Насрать мне на твои сапоги, – еще громче орет сержант. – Если я сказал отбой, это значит отбой! В кровать, бы-ы-ыстра-а-а!
Воин ложится поверх грубошерстного синего одеяла с тремя черными полосками. Ложится, как есть, в сапогах.
– Отбой, товарищ солдат, это значит, лечь в кровать и укрыться одеялом, – расплывшись вдруг в довольной улыбке, переходит на вежливый тон сержант. – А то еще простынете, Родине вас лечи потом, – и дальше снова на «ты»: – Че зеньки-то выпучил, Удод? Расправляй постель, говорю!
Дрожащими руками воин стягивает одеяло, ложится под белую простынь, но сапоги укрывать не спешит, двумя толстыми колбасками свешивает ноги сбоку кровати.
– Укрывайся полностью, солдат, ножки застудишь, – не ценит его благоразумия сержант.
Рядовой Удод смотрит на командира обезумевшими глазами. На фоне полнейшей тишины тот дышит ровно и громко.
– Мне повторить? Или, может, помочь тебе, кабан ты толстый?
Солдат, наконец, подчиняется – начищенные вязким кремом сапоги скрываются под белой простыней.