– Так что ж с того? – ответил он, помедлив. – Случается и так, как ты сказал. Хотя от мантр, если их с умом употреблять, как будто никому еще не становилось худо. Но если довести такой подход до крайности, он может привести к засилью по букве понятых традиций над изначальной истиной и разумом, к укоренению всеотупляющей авторитарности. Преобладание того, что преподносится раз установленным порядком, в истории всегда приводит к одному: борьба идет за ограниченность, а не за знания. Известно, что и наверху не самые разумные гнездятся. Этика тут не при чем, уж такова природа: стоит утке в лужу влезть, за ней весь выводок потянется.
– Я и хотел сказать об этом, – на полушаге вставил Статиков. – То, что в отвлеченном разговоре может быть занятной темой обсуждения, своеобразной умственной конструкцией, на практике у многих махом переходит в жизнь, и закрепляется в пренебрежении к не чересчур разумным гражданам, обеспокоенным борьбой за выживание. То есть, если обобщить это, то ко всему народу. Я не имею в виду тут тебя или тот круг, к которому через тебя и сам теперь принадлежу. Но эту проповедь от разума, как это нынче вышло на собрании у твоего знакомого, какой-нибудь ханжа заведомо уж постарается использовать для оправдания своей морали.
Не убавляя шага, Максим расхохотался коротко и громко, чем сразу же привлек внимание прохожих. Они дошли до перекрестка перед сквером, где рос громадный старый дуб: кто-то подсчитал, что ему двести сорок лет, о чем свидетельствовала надпись тут же. Как памятник природы, он охранялся государством и вместе с выгравированной памяткой был декоративно огорожен от случайностей. Над этой кирзовой предусмотрительностью власти Максим имел обыкновение посмеиваться, она ему казалась поучительной. У дуба он остановился. После сбора малой группы они тут расставались, а если надо было неурочно что-то обсудить, так уж встречались в его «горенке». Статикова дома ожидала Маша, но он был рад тому, что этот разговор, который был ему по-своему необходим, все же состоялся и больше уж, на что хотелось бы надеяться, не возобновится. Приятель это видел и никаких претензий не имел. Он неоднократно приглашал Максима в гости; периодически передавала свои приглашенья и Маша. Тот не отказывался, но и не спешил воспользоваться приглашением. Зазнайства в этом не было: пока ему шестое чувство не подсказывало, он никогда и ничего не делал. Статиков не обижался на такую черствость, но Маша своим женским сердцем этого не понимала. Он вправду плохо представлял приятеля на положении обыденного гостя, жующего пирог с капустой и расточающего похвалы хозяйке. Такая номинация к его натуре уж никак не подходила. Но кроме этого была еще одна особенность, что делало салонное общение с Максимом умственно обременительным: в его присутствии нельзя было пускать на волю свои мысли.