И тут память снова преподнесла мне давно запечатанный на архивных полках сознания сюрприз. Тишина первого молчания в трубку телефона-автомата, клокочущая возня, чужой шёпот. Уязвлённое самолюбие, нежданное одиночество, познавшее тебя – всё можно было бы описать именно так, если бы не одно, но. С тем, с кем она мне прелюбодеяла первый раз стал недавно моим другом. Моим рыжим нахальным другом. И я к нему приехал потом холодным вьюжным вечером. Адрес тайно узнал в редакции, где мы познакомились и теперь работали вместе. Я скользил от остановки к его захудалому дому на окраине географии, по бесснежным ледышкам на промороженном асфальте и, найдя его квартиру, обошедши барак два раза и чертыхаясь, полным решимости пальцем нажал на кнопку звонка.
Открыла его жена. Представляете, у него была жена! Вытирала руки о передник. Что-то готовила. Из-за подола её выглядывала девочка лет пяти, как выяснилось его дочь. И я, не смог ничего ей сказать – его жене, про его богохульство (он был отчаянно верующим), и про моё разрывавшееся сердце. Я просто сидел и ждал на кухне под лепет и стряпню приветливой хозяйки. И я дождался его!
Встал ему навстречу с молчаливым комком ярости в грудной клетке. Потом стоял и смотрел на него в подъезде у тёплой батареи, готовый броситься и рвать его зубами до крови, до мяса. Он был больше меня в два раза, так что мог одним ударом решить все надвигающиеся на него проблемы. Но друг мой новый обмяк, присел на корточки, прислонившись спиной к стене и начал говорить о ней, о Кате.
Он говорил, как пронзительно любит её, как вспышка света по имени Катя ослепила его, и он не смог устоять. И он сказал, что не будет просить у меня прощения, потому, что сам бы на моём, а теперь и на своём, месте разорвал любого, кто попробует навредить ей. А ещё, потому что такая женщина не может принадлежать одному человеку. Через час его чувственной апологии я начал ему верить, а ещё через два мы уже сидели пьяные на замороженной ночной лавочке у подъезда его дома и хлопали друг друга по плечам, жали руки, после того как кому либо из нас удавалось лучше описать словами глаза, губы или её голос. Как два знатока одной сложной темы, сошедшиеся в основных понятиях и смакующие частности, упивающиеся восторгом этих частностей до мелочей, которых возможно никогда и не было у предмета обожания.