Граф Гвидо Тосканский, перешагнувший не так давно тридцатилетний порог, по-прежнему оставался верным и послушным сыном, сразу уступив матери роль хозяина во всех делах Тосканы. С Ирменгардой и Гуго у Гвидо после смерти их отца отношения были прохладные, граф постоянно чувствовал, что те за его спиной строят какие-то козни и им очень не даёт покоя его любовь к Мароции. Тем не менее спокойная натура графа, его выдержанность и благоразумие все эти годы играли исключительно на пользу тосканским делам, и его мать в конце концов не могла не признать этого.
И наконец, в полный возраст и силу вошёл висконт Ламберт, младший сын Берты и единственный из мужчин в её семье, внешность которого заставляла Берту преисполниться гордостью и за него, и за себя. Да, Ламберт был похож на мать, но в его облике присутствовали и необходимая мужественность, и редкое благородство. Немного портила его образ излишняя горячность и не до конца испарившийся юношеский максимализм, но в этом он со своим родным и искренне любимым братом Гвидо органично уравновешивали друг друга.
Берта, собрав своих детей, вопреки обыкновению не стала спешить с деловым разговором. На протяжении долгого и достаточно молчаливо проходящего обеда старая графиня внимательно изучала настроения своего потомства, обводя лица детей проницательным взглядом и пытаясь понять влияние прошедших лет на характер и положение своих отпрысков. Только закончив с трапезой и отпустив прислугу, она напомнила себя бывшую, когда не стала долго гулять своими мыслями в вечернем тосканском небе и сразу объявила детям цель их собрания.
– Отныне вы предельно ясно знаете врагов своих, дети мои, и ваш род, ваше гордое имя ставит перед вами единственную задачу – уничтожить их.
– Вы уверены, матушка, что все мы точно знаем врагов своих? – съязвил Гуго, выделяя слово «все» и косясь при этом на своего хмурого сводного брата.
Берта раздражённо встряхнула плечами.
– Тогда для непонятливых поясняю. События последних лет весьма чётко очертили нам круг врагов нашего дома: это старый пес Беренгар, римские шлюхи Теодора со своей дочерью и их любовник, ко всеобщему несчастью ставший епископом Рима.
– Вот как! А мы все возносили хвалу Беренгарию за то, что он выпустил вас из неволи, – усмехнулся Гуго.
– Невелика заслуга, тем более что сделал он это ради своей умирающей святоши Анны, рассчитывая таким образом умилостивить Небеса и упросить их оставить её в этом мире. Мне известно, что спустя сутки после того, как эту плебейку забрал к себе Господь, Беренгар отослал в Мантую гонца с приказом оставить меня подыхать в тюрьме. Но – осанна Небу! – его тюремщики были на редкость исполнительны и так торопились от меня избавиться, что я об этом узнала уже на полпути в Лукку.