Посвист, еще посвист, и вот уже птица на земле, убитая дважды.
– Вот кто у меня большой саадак носит! – зыркнул глазами Иван Васильевич на насмешников. – Тебе и полк не грех пожаловать, князь Шуйский.
На радостях, что охота удалась, государь устроил веселый пир. Поднес на пиру серебряную чару сокольничему Бобрищеву-Пушкину за белого дивного кречета. Богдан Бельский, который смотрел за царским шеломом, получил в дар серебряный кубок, а князь Василий Иванович Шуйский – кубок из оникса, оправленный в позлащенное серебро.
Вдруг прискакал Борис Годунов из Москвы. Царь поманил его к себе, посадил рядом, и Борис нашептал царю некое известие.
– Экая новость! – сказал Грозный громко. – Кознями турецкого султана польскую корону напялил на себя семиградский князек Степка Баторий*. Заодно и королевну Анну ему присовокупили. Что Бог ни делает – к лучшему. А ну, гуляй!
Иван Васильевич, пригублявший вино, принялся опрокидывать кубки, показывая пирующим сухое дно.
Был и пляс, где всяк норовил потешить государя. Кто колесом ходил, кто лягушкой скакал… На исходе дня утомились наконец, а Иван Васильевич совсем захмелел, лег в уголку и заснул.
Тотчас и пир закончился. Лишние люди убрались, свои глядели на великого государя жалеючи.
– Никогда Иван Васильевич не спьянялся! – дивился Богдан Бельский, становясь на колени перед государем. – Господи, не дай ему постареть! Возьми от меня мою молодость, ему отдай!
Заплакал.
– Вино любого молодца с ног собьет! – недовольно сказал Годунов. – Государь сильнее любого из нас… Чем слезы лить, приготовьте доброго похмелья, чтоб поутру голова у Ивана Васильевича не трещала.
– Надо простокваши великому государю принести, – посоветовал постельник Тимофей Хлопов. – Государь проснется ночью, попьет, а утром будет здрав.
– Вон сколько сединок-то! – не унимался Богдан Бельский. – Я русый, а ты, Борис, чернявая голова, мог бы свою черноту сменять на государево серебро.
– Отступи от государя! – сказал сердито Годунов. – Поди проспись. Государю воздух надобен.
Иван Васильевич вдруг открыл глаза, посмотрел на слуг своих ясно и серьезно.
– Какие вы славные ребята! Нет вас ближе!
И заснул.
Все оцепенели. И уже не больно-то верили крепкому царскому сну, прикусили языки.
Шуйский видел все это, слышал и холодел до мурашек. Пока стан готовился ко сну, пошел на берег Оки.