— А ты хитер не по годам, — Морин хлопнул себя по коленке и
широко улыбнулся. — Мы с Шерегом не думали, что кто-то нападет, и
он отдал управление повозкой в руки покойного ныне Вильма, а мы
прогулялись до ближайшего приюта с вином и сговорчивыми девушками,
которым плевать и на твой возраст, и на твою профессию. Если
хочешь, можешь меня сдать.
— Отведи лучше меня туда, когда живот перестанет болеть, —
Дориан улыбнулся, Мориан пригладил бороду и улыбнулся ему в
ответ.
Совещание заняло больше часа. Сестры успели осмотреть рану
Дориана и перебинтовать его. Шов разошелся, и кровь тонкой стуйкой
вытекала из раны. Старшая из Сестер долго сокрушалась и ругалась не
самыми приятными словами, пока накладывала повязку. Дориан был ей
благодарен, он хотел остаться с ее тёплыми нежными руками, но
стража призвала его вновь.
— Совет инквизиции постановил, — произнес Глава, — оправдать
похоронщиков Шерега Строгна, и Дириса Мальдоргана, и поблагодарить
их за помощь в расследовании. Вы можете быть свободны, господа. Что
же касается вас, Хатт и Дитс, совет инквизиции постановил поручить
именно вам расследование этого похищения и всех прочих случаев
нападения на похоронные команды. Сестры заверили меня, что через
пару дней ты, Дориан, будешь в полном порядке. А потому предписываю
тебе полный покой на два дня, а на третий жду тебя и твоего
наставника у себя в кабинете. Вам все понятно?
Оба инквизитора кивнули, но Дориан, будучи новичком, еще не все
понимал. Он не понимал смысла расследования, как не понимал, почему
их отпустили, и почему Хатт с таким облегчением выдохнул и погладил
шею, когда Глава вынес решение. Но сейчас разбираться и задавать
вопросы ему было некогда, кровь проступила и через свежую повязку,
и через плащ инквизитора и, едва Глава закончил говорить, ноги
Дориана подкосились, и он упал, провалившись в забытье.
Сестры шли рядом. Та, что помоложе, шла ближе и подставляла руку
Дориану перед каждой ступенькой. Ее более взрослая коллега медленно
шла за ними, ежесекундно бурча что-то о падении нравов. Впрочем,
кроме бурчания она ничего не делала, украдкой наблюдая за первыми в
жизни ее молодой напарницы отношениями с мужчиной.
Она прятала улыбку в капюшоне плаща, вспоминая себя в молодости.
Она тоже влюбилась в первого доставшегося ей раненного и так же
стремилась за обязанностью помогать скрыть свое тайное желание
прикоснуться к нему. Хоть на мгновение, хоть кончиком пальцев
задеть его — того, кто занимал все ее мысли. Потом была война, и
мужчин, которым нужна была помощь, было столько, что он, просто
стерся из памяти, оставив на сердце не заживающий шрам. О, да, она
могла врачевать, могла снимать боль. Могла смешивать и вовсе
волшебные травы, уносящие принявших их в сладостный мир грез.
Только себя она вылечить не могла. Ее раненный, имени которого она
сейчас не могла вспомнить, погиб от лихорадки где-то в Таскийских
болотах. Так пусть молодость возьмёт свое, пусть она насладится
этими краткими моментами почти неземного блаженства, находясь рядом
с ним.