– Мать вашу с мёдом, – выругался про себя Никита. – Что? Другого места не нашли любиться? – Он сплюнул, напряженно всматриваясь. Указательный палец механически перевел «калашников» на одиночный бой.
– Лука! Лука! – девушка испуганно остановилась, показывая на автомат. Никита выстрелил, не целясь, от живота. Офицер от неожиданности присел, запустив руку за спину.
Пуля попала в девушку. Она запрокинулась головой, словно кто-то ударил её снизу в подбородок, и рухнула, увлекая за собой офицера. Вторая пуля угодила офицеру в висок. Он, так и не поняв, что произошло, уткнулся лицом в речную гальку.
А вода журчала. Так же светило солнце и пели птицы.
– Мать вашу! – Никита подошёл, закинул за спину «Сатрап». Пригоршней набрал воды, плеснул на лицо, шею. – Мать вашу, – с досадой повторил он.
Никогда ещё ему не было так гадко. На убитых смотреть не хотелось. «Никто вас сюда не звал!» – он хотел было уйти, но стон остановил. Никита подошёл. Офицер смотрел стеклянным глазом куда-то сквозь него, далеко, в вечность. Стонала девушка. Никита поднял её на руки, отнёс на ровное место. Достал нож, разрезал камуфляжную куртку. Пуля прошла выше левой груди под самой ключицей навылет. Ранение оказалось не опасным. Никита перевязал рану. Он смотрел на маленькую белую грудь хорватки, на красивые, словно резные губы, трогал каштановые волосы, а к горлу подступали спазмы.
– Лука? – губы девушки дрогнули. – Лука?! – Глаза распахнулись в ужасе. Она рванулась, вскрикнула от боли и, ещё больше посерев лицом, опала.
– Не дёргайся, перепёлочка, не дёргайся. Через день-два в классики играть будешь. Я сейчас… ухожу. Знаю, что нельзя тебя живой оставлять… но ты баба. А я русский. Мы всегда от сердечности своей страдаем. Вот только ума никак не приложу, как я в тебя не попал, как не шлепнул. – Никита встал. – Никита меня зовут. Запомни, Ни-ки-та. Крестник твой, мать твою… Да и так до смерти не забудешь.
Хорватка смотрела испуганно.
– Ну, ладно, перепёлочка, домой, кужди, кужди тебе треба ехать… путовати, треба путовати кужди. Не фиг по чужой земле шакалить. А твой, – он мотнул головой в сторону офицера, – сам виноват… сам крив… война идёт… рат, рат, а ему любви… волети захотелось, пижон, – и сплюнул. – Сейчас за тобой твои прискачут, небось услыхали. А мне пора. Тоже домой… кужди надо.